Подвиг
Шрифт:
Из воды торчат обточенные рифы и сглаженные волной каменные площадки, на которых с овечьим блеянием ползают матки котиков.
«Подождите, — говорит автор английской баллады, немного насмехаясь над своим положением пророка по обязанности, — попробуйте угадать, что будет дальше. Чем объяснить русский флаг, поднятый на „Зунде“? Для чего ему, белые мачты и бревна, торчащие с бортов (а бревна в тумане похожи на пушки — не забудьте это!)? Попробуем угадать, кого он встретит в заливе. Для этого мы, пока „Зунд“ огибает рифы, взберемся на вершину остроконечной горы и посмотрим вниз».
Возле котикового лежбища стоит другой парусник. На корме мы видим надпись «Штральзунд».
Матросы со «Штральзунда» ходят по берегу. Они бьют котиков тяжелыми дубинами, веселясь как убийцы. Автор с суровым и угрюмым мастерством описывает лежбище котиков. Их шерсть коричневая с проседью. У них длинные уши и сивые усы.
Я не видел битвы старых океанских парусников. Неисправимые аварии много лет назад вывели их из строя. Они были проданы разным речным компаниям — старьевщикам портов — и потом были отданы на слом и сгнили
Капитан «Штральзунда» стоит на спардеке в розовых, как заря, подтяжках. Его зовут Томас Холл. Я ясно представляю себе, как лицо его наливается кровью, он прыгает на коротких ногах, машет рукой: «Свистать всех наверх! В залив вошел русский фрегат». И эти слова, взятые из морского романа, не кажутся мне выдумкой. Так правдивы застланные туманом скалы, где всегда слышно кряканье топорков и гаг.
Матросы кидаются к лодкам, бросив шкуры убитых котиков на берегу, и «Штральзунд» подымает паруса.
Впереди мокрый туман. «Штральзунд» выскользнул из залива, ожидая залпа батарей фрегата.)
Пяти кабельтовых они не прошли, не слыша выстрелов вслед, Когда шкипер хлопнул по лбу рукой и свистнул себе в ответ. «Обман за обманом! — воскликнул он. — Да не будь я Томас Холл — Здесь у вора шкуры вор украл и вора вор провел. Куда девались мои глаза, когда я дал ход назад? И будь я повешен, если тот корабль был русский фрегат! Во имя всех шхун Ванкувера и всех твоих шлюпок, Мэйн! — Все это проделал не кто иной, как старый Рюбен Пейн. Он чинил и белил свой треклятый бот (пусть дьявол его возьмет!), Но я узнал декгауз его судна, и он от меня не уйдет».(Здесь снова из памяти моей выпадает целая страница. Я неясно припоминаю, однако, ее смысл. Томас Холл отдал в рупор хриплое приказание, отрывистое как охотничий крик. «Штральзунд», приспустив паруса, медленно повернул обратно к заливу. Он продвигался, осторожно нащупывая воздух бугшпритом, как слепой матрос костылем. В английском тексте здесь стоит характерное, но вряд ли переводимое выражение: «Его доски дрожали, и каждый чувствовал себя не в продвижении вперед, а в опускании куда-то вниз». К сожалению, я не могу вспомнить потрясающую перебранку двух капитанов и описание начала битвы парусников в едком морском тумане.)
В ответ ему звонко щелкнул затвор, и залп раздался в упор, Холодный, длинный унесся крик, и снова щелкнул затвор, И резкий, рваный, щемящий треск начавшейся стрельбы Терялся в плотной туманной мгле, как разговор судьбы. И туман все полз, и в нем был скрыт весь мир со всех сторон, И каждый стрелял туда, где ему послышался крик или стон. И в молчании дня вперед-назад только ржавый скрипел штурвал. Да с ржавым скрипом каждый моряк зубами душу сжимал И слушал свист, несущий смерть, и видел близость конца, Стирая жестким рукавом холодный пот с лица.(Еще одно замечание. Я не знаю, достаточно ли я точно передал описание этой великой битвы. Вот упущенная мной, кажется, подробность: «Туман удлиняет предметы, и матросы должны были видеть мачты и паруса огромными, как тени на вершинах гор».)
Как вдруг раздался сдавленный крик, словно кто-то воздух ловил. Это раненный насмерть Рюбен Пейн, как женщина в муке, вопил: «Том Холл, Том Холл, сумел твой глаз мишень в тумане взять. Так вот где был мой последний час. О, если бы мог я знать… Отлив пройдет Лаврентьев проход, но мне не вернуться с ним, Не увидеть седого руна волны, скользящей по галькам сырым, Не ложиться в дрейф рядом с тральщиком, не тянуть морской улов, Не следить в непогодную хмурь глазки веселых огней маяков, И горько мне. В этой хмурой стране для себя я конец нашел. Но придет и твой беспощадный суд — и вспомни меня, Том Холл». Другой усмехнулся, как жирный кот: «Ты это славно сказал. Ступай просить суда у моржей на скаты приморских скал. Пусть с миром ползет до адских ворот твоя душа, пират, Поверь, я утешу всех твоих вдов и выпью за свой возврат».(Конец Томаса Холла рассказан неизвестным автором с той же черствой сентиментальностью и скаредной мелочностью в описаниях. Я не стану передавать их.
Поваром на «Штральзунде» был старый финн, и, говорят, он был колдуном. Он тремя царапинами надрезал конец пули и убил Холла. Том Холл упал на палубу и, падая, успел крикнуть: «Во всем виноват туман. Проклятый туман!»)
Услышал(«Зунд» и «Штральзунд» похоронили мертвецов и, как два деревянных брата, ушли в океан. И ударом ветра в мою, память врывается песня о северных мореходах, торжественная и веселая, как гимн.)
Скорей друзья, кидайте лот, Туман дорогу скрыл. В поход, друзья, вперед, вперед, Плывем, как Беринг плыл. Попутный ветер нас несет В харчевню «Горный Кит», Сам океан, простором вод, За нами вслед летит. Широко дверь растворена, И рвется плеск зыбей: «Подайте воблы и вина! Скорей! скорей! скорей! Сегодня будет вам доход, Кабатчики земли. Сам океан здесь ныне пьет, Несущий корабли!» Над морем ходит ураган, Ужасен скрип снастей, Холодный бурный океан Зовет к себе гостей. Накрыт волнами плоский скат Прямой, как стол, скалы. Как собутыльниц пьяных ряд, Колеблются валы. Смелей, друзья, скорей, друзья, Земная даль пуста, В честь мертвецов на берегу Воздвигнем два креста. Пусть в них моряк увидит знак И сыщет путь в затон, Где с буйным пылом секачи Ведут послушных жен. Где слышится гремучий вой На сшибке двух валов И сонный рев морских бобров У низких берегов. Где на снега летят снега Из побежденной тьмы… И ходит белая пурга Под хриплый вой зимы. Где чукча, пьяный и хромой, С упряжками собак, Везет свой полог кочевой Из тундры в снежный мрак.(Сам океан пьет с моряками — это ложь. Но люди океана пришли в порт, и Рюбен Пейн убит… Это правда. Скорей давайте водки! И в конце концов неважно, что в этом рассказе ложь, а что правда.
Есть повесть о седоусом младенце, матросе из Новой Англии, который после долгих странствий возвратился к себе домой. Он принялся точить лясы о тех местах, где он был и не был.
«И вот, мамаша, — говорил он, — за морем есть такая река. В ней течет чистый ром. Пей сколько хочешь, пока влезет. Один парень у нас захотел искупаться. Вот он разделся и только сунул левую ногу в реку, как сделался пьян и начал куролесить. Да что! Рыба, если зайдет в устье такой реки, сейчас же хмелеет. Однажды кит сунулся в реку и немедленно до того опьянел, что разбил все пароходные пристани вдрызг. Разнес лодки, покрошил все суда и баржи и отправился разламывать сухой док. Хорошо, что рыбаки вылили в реку бочку нашатырного спирта, и кит малость отрезвел. Потом, мамаша, в прошлом году наш корабль стоял двое суток в городе, который Владивосток, в стране Сайберии, в России. В городе есть клуб для моряков. Роскошнейший клуб, но председатель его китаец. И все белые люди сидят с этим поганым китайцем за одним столом и слушают, как он председательствует. Вот какие дела бывают».