Подвиг
Шрифт:
Во время поездок особое его внимание привлек маленький скит, стоящий на ровной глинистой площадке, защищенной от ветра двумя холмами. Он объехал его верхом и посетил настоятеля, живущего в деревянной келье, возле входа в западный храм. Он угощал его засахаренной дыней, расспрашивал о занятиях населения и с грустыо узнал, что центральная кумирня обходится без ганджира — культовой башенки из красной меди.
— Это нестерпимо. Я как монгол подумаю об этом.
В следующий приезд он вызвался поставить ганджир.
Он послал грузовик
После торжества во время дружеской пирушки господин Абэ сказал, что его работа на пользу веры еще не кончена. Он обязательно выстроит здесь часовню для обещанной статуи Будды. Ему необходимо вызвать рабочих с инструментами, подровнять площадки, произвести промеры, сделать раскопки, может быть, даже взорвать некоторые скалы.
В августе у подножия холма были построены какие-то бараки. Несколько десятков рабочих, прибывших из Долоннора, занятого японской седьмой дивизией, строили кирпичный заводик. Фундамент странного круглого здания. Это было похоже на будущий аэродром и ангары.
— Где статуя Будды? — спрашивал у Абэ настоятель монастыря.
— Будьте терпеливы, — ответил Абэ, — будьте терпеливы!
В ЧАХАРЕ
Монгольская деревушка на склоне горы.
Несколько построек, колодец и частокол.
Далеко внизу свистит поезд между станцией Шао и водокачкой. Это последний перегон железной дороги.
К западу поднимаются скалистые темные холмы, изнемогающие в войне с ветром.
По тропинке, ведущей на сенокосы, подымается лошадь: везут зашитый в мешок труп князя Навана. Провожатый, держа повод, сердито подталкивает сползающий набок мешок. Это нелегкая работа, и он заметно устал. Покойника нужно доставить к самой вершине, где окрестные монголы бросают трупы.
Возчик подбадривает себя, бормоча:
— Ишь ты! Пожелал умереть.
Пройдя полдороги, он останавливает лошадь и садится отдохнуть. Мешок свешивается с седла. На нем видны неровности, выпуклости и ямы.
Через час, добравшись до площадки, где, вытянувшись в напряженных позах, лежат скелеты, он сбрасывает труп на землю и, разметав, как полагается, ноги и голову, начинает спускаться, время от времени поглядывая на оставленный мешок — маленький белый холм с двумя жирными птицами, гуляющими рядом.
В деревне, у подножия холма, стоят родственники, приближенные и подданные умершего князя.
Лысый монгол в жилете и шароварах — дядя.
Молодая, крутолобая, тонкая китаяночка — жена. Девочка в парчовых штанах, с лакированной челкой — вторая жена.
Шестилетний
Все они смотрят наверх.
Когда показывается из-за поворота тропы голова возчика и морда похоронного рысака, дядя поднимает левую руку, говорит:
— Он лег.
Все повторяют за ним:
— Соизволил лечь.
Мужики топчутся и перешептываются. Это оседлые монголы-земледельцы во втором поколении. Из круга выходит жена князя. Она движется поразительно четко. Ее руки опущены, грудь дышит сильно и ровно. Жены скотоводов шепчут друг другу:
— Посмотри, какая румяная. Дрянь. Теперь она глотнет дыма.
Загонщики смотрят на княгиню нагло и недоверчиво.
— Смазливая птичка! — говорит один.
Жена князя начинает причитать. Она делает это с беспокойным равнодушием вдовы, не любившей и не уверенной в своем будущем.
— Вот ты лежишь, мой драгоценный…
Закат. На крыше деревенской кумирни загорается медный шар. Он в бликах. Собаки, радостно подвывая, выходят из деревни и поднимаются по тропе в гору.
Покойный был пьяница и бабник. Среди удельных князей Внутренней Монголии, съезжавшихся на ежегодные собрания в Гатал-Хуре, монастырском городке, он был прозван «Японский коньяк». Его редко можно было встретить трезвым.
Малиновый нос, мутные глазки, подпрыгивающая походка выдавали в нем человека, не любящего себе ни в чем отказывать.
Состояние князя Навана исчислялось многими стадами скота, двумя китайскими строениями и тремястами подданных, хиревшими от цинги и постной пищи. Год назад князь заложил все, что у него осталось, Калганскому провинциальному банку.
— Мы ставим печать и на этом заканчиваем сделки, — хлопая его по руке, приветливо сказал финансовый директор банка, показывая этим, что догадывается о положении его дел.
Князь продолжал беспечно жить. Он расплачивался долговыми обязательствами, в которых было написано: «Я, принц Внутренней Монголии, равный среди ста двадцати, обеспечиваю сию покупку достоянием всех моих подданных. Наван».
Однажды он вывез из Калгана публичный дом, состоящий из двенадцати женщин. Они были доставлены в ставку на грузовике. Князь Наван смотрел в отверстие юрты, как они подъезжали к широким гостевым палаткам. Пыльные и грязные, они держались за сундуки с платьями, чтобы не упасть.
Через полгода приказчики торговых фирм перестали принимать его расписки.
Долоннор был занят японской седьмой дивизией. Грубые ремонтеры, проведшие две войны и китайскую оккупацию, объезжали степь, покупая мелких монгольских лошадей. Несколько японцев на границах области основали большие фермы — токийские журналы писали о «форпостах земледельческой мысли в Гоби». В селениях в изобилии начали попадаться этнографы с солдатской выправкой и кабатчики, понимающие толк в саперном деле.