Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Жерара (сборник)

Дойл Артур Конан

Эти сукины дети вытянули меня наружу и, осыпая проклятиями, стали лупить ногами и кулаками, пока я лежал на земле. Я часто видел, что горцы обвязывают вокруг башмаков полоски ткани, но не мог себе представить, что буду благодарен судьбе за этот обычай. В конце концов, увидев кровь, струившуюся у меня из головы, и то, что я лежу без движения, они решили, что я потерял сознание. Между тем я старался сохранить их уродливые лица у себя в памяти, чтобы, когда придет время, увидеть их на виселице. Все они были здоровяками. Их головы украшали желтые платки, а за поясами торчали пистолеты. Там, где дорога делала крутой поворот, они скатили два валуна. Колесо нашей колымаги зацепилось за камень и оторвалось, а мы едва

не перевернулись. Рептилия, так ловко прикинувшаяся священником и рассказывавшая душещипательные истории о матушке и прихожанах, конечно, знала о засаде и попыталась лишить меня возможности сопротивляться, когда мы оказались на месте.

Не могу передать вам их бешенство при виде его, представшего перед ними, когда его извлекли из кареты: я неплохо над ним поработал. Может быть, он заслужил большего, но и так он долго не забудет о встрече с Этьеном Жераром. Ноги его болтались в воздухе. А когда его хотели поставить на землю, он свалился, и только верхняя часть тела извивалась от ярости и боли. Тем не менее маленькие черные глазки, казавшиеся в карете ласковыми и невинными, сейчас горели, как у раненой рыси, и он не переставая плевал в мою сторону. Клянусь всем святым, когда разбойники подняли меня и потащили по горной тропе, я напряг все свои силы и призвал на помощь свою храбрость, сообразительность и находчивость. Двое позади меня несли моего врага, а я, карабкаясь по извилистой тропе, время от времени слышал его проклятия и ругань. Мы поднимались, вероятно, с час, а поскольку мне не давали покоя раненая нога, больной глаз и беспокойство по поводу того, что рана может испортить мою внешность, то едва ли припомню менее приятное путешествие. Я никогда не был скалолазом, но можете поверить мне, что можно взбираться наверх, даже испытывая боль в лодыжке, если с двух сторон от вас – бронзоволицые разбойники с обнаженными девятидюймовыми кинжалами в руках.

Наконец мы прибыли на место, где тропа огибала гребень холма и спускалась вниз между высоких сосен в долину, ведущую на юг. Я не сомневался, что в мирное время разбойники занимались контрабандой. По этим секретным тропам они проникали в Португалию. На тропе оставили отпечатки копыт мулы. Там, где ручей пересекал тропу, я, к своему удивлению, увидел следы копыт крупного коня. Все стало ясно, когда мы вошли в еловую рощу и я увидел лошадь, привязанную к поваленному дереву. Я едва скользнул по ней взглядом, как узнал белую отметину на черной ноге. Именно эту лошадь я умолял дать мне сегодня утром.

Что же произошло с интендантом Видалем? Возможно ли, чтоб еще один француз оказался в столь опасной ситуации, что и я? Не успела эта мысль пронестись у меня в голове, как мои похитители остановились. Один из них криком подал особый сигнал. Ему ответили из-за колючих кустов, обрамлявших вершину утеса. Секунду спустя десять-двенадцать вооруженных людей выбежали нам навстречу. Разбойники радостно приветствовали друг друга. Вновь прибывшие окружили священника с возгласами сочувствия и симпатии. Повернувшись ко мне, они обнажили кинжалы и завопили, выражая свою ненависть и злобу. Их жесты были настолько яростны, что я подумал: вот пришел мой конец. Я уже приготовился встретить смерть достойно, как один из них отдал какой-то приказ, и меня поволокли через поляну к кустам, откуда появилась новая банда. Узкая тропа вела через кусты в глубокий грот на противоположной стороне утеса. Солнце клонилось к закату. В пещере было бы совсем темно, если б не пара факелов, горевших с двух сторон. Между ними стоял грубый стол, за которым сидел человек. По тому, как остальные разбойники обращались к нему, я понял, что оказался лицом к лицу с печально известным главарем шайки Эль-Кучильо.

Раненного мной разбойника занесли в пещеру и посадили на бочонок. Его ноги по-прежнему беспомощно болтались, а глаза при взгляде

на меня горели ненавистью. Из обрывков разговора между ним и главарем я понял, что это второй человек в банде. Его обязанности заключались в том, чтобы завлекать в ловушку доверчивых путников вроде меня. Когда я подумал о том, сколько бравых офицеров погибло по вине этого чудовищного лицемера, то испытал огромное удовольствие от того, что положил конец его злодеяниям. Хотя я опасался, что за подвиг придется заплатить жизнью, которая так нужна и императору, и армии!

Раненый, которого поддерживали на бочке товарищи, по-испански излагал, что с ним приключилось. Несколько негодяев удерживали меня перед столом, за которым сидел главарь. У меня появилась прекрасная возможность рассмотреть его. Я редко видел человека, который настолько бы отличался от того, каким его описывала молва. Особенно если речь идет о человеке, имя которого стало нарицательным даже в этих печально известных жестокостью местах. Его лицо было скуластым, широким и добродушным, с румяными щеками и аккуратным пушком вместо бакенбардов. Пушок на щеках придавал ему сходство с бакалейщиком с улицы Сент-Антуан. На нем не было, как у других, ни яркого шарфа, ни сверкающих пистолетов и кинжалов. Напротив, его добротный суконный сюртук был одеждой респектабельного отца семейства. И только коричневые кожаные краги выдали в нем горца. Его вещи соответствовали внешности: табакерка на столе, большая книга в коричневом переплете, напоминающая гроссбух. Книги также стояли на доске, которую подпирали два бочонка. То тут то там валялись листы бумаги, некоторые – даже с обрывками стихов.

Все это я рассмотрел, пока он, развалившись на стуле, слушал, что сообщал ему заместитель. После этого он приказал вынести покалеченного бандита, а я под охраной разбойников ожидал дальнейших событий. Он взял перо и стал в задумчивости хлопать им себя по лбу, шевелил губами и посматривал на потолок.

– Думаю, – наконец сказал он на превосходном французском, – что вы не сможете подсказать рифму к слову «коилья».

Я ответил, что слишком слабо знаю испанский, чтобы помочь ему.

– Испанский – богатый язык, – сказал он, – но тяжелее поддается рифмовке, чем немецкий или английский. Поэтому наши лучшие поэты писали белым стихом. Только используя эту форму, можно достичь настоящих высот. Но боюсь, что поэзия выходит за рамки понимания простого гусара.

Я хотел было ответить, что никакой партизан не сравнится с кавалеристом, но он не стал слушать меня, а снова склонился над своими стихами. В конце концов он отшвырнул перо с возгласом удовлетворения и продекламировал несколько строк, которые вызвали одобрительные возгласы у толпившихся в пещере разбойников. Широкое лицо главаря вспыхнуло, словно лицо юной девушки, получившей первый комплимент.

– Кажется, критикам понравился мой опус, – сказал он. – Долгими вечерами мы развлекаемся тем, что поем друг другу баллады. У меня есть небольшие способности к сочинительству стихов, и я надеюсь, что мои усилия не пропадут даром: я увижу свои стихи изданными, а имя напечатанным на титульном листе. Но нам следует вернуться к делу. Могу я узнать ваше имя?

– Этьен Жерар.

– Звание?

– Полковник.

– Часть?

– Третий конфланский гусарский полк.

– Вы слишком молоды для полковника.

– Моя карьера богата событиями.

– Увы, ваша участь от этого станет печальнее, – произнес он с мягкой улыбкой.

Я промолчал, лишь взглядом показав, что готов к самому худшему.

– Кстати, рад сообщить, что мы уже имели дело с вашими сослуживцами, – сказал он, перелистывая страницы коричневого гроссбуха. – Мы пытаемся вести учет происшествий. Вот запись от двадцать четвертого июня. Вы знакомы с молодым офицером по имени Субирон – высоким, худощавым светловолосым юношей?