Подвиньтесь, босс!
Шрифт:
Всерьез думаю над тем, что не такая я уж и голодная, и вполне могу пожертвовать ужином ради удовлетворения других своих потребностей, но самообладание Давида берет верх над инстинктами, и он останавливается. Поправляет пуловер так, чтобы тот больше не провоцировал его.
— Ну так совсем не секси! — дую губы, нарочно оголяя плечо.
— Зато не холодно и комары не кусают! — смеется, возвращая на место.
И в этом босс оказался прав. Ужин проходил у костра. Повар варил уху и жарил плов, пока мы делились впечатлениями, рассевшись на поваленных бревнах вокруг огня, иногда
Атмосфера была такой теплой и душевной, что никакие неприятности вроде Марка, Стаса и Ниночки меня больше не напрягали. За два часа мы придумали основную стратегию рекламы, отметили массу важных пунктов, на которых стоит сосредоточить внимание в первую очередь, и, если бы не ароматы еды, приготовленной на огне, продолжили бы работать.
— Все, кто на диете, просят добавки вот под тем деревом. Там темно, а что съедено в темноте, не считается! — шутит повар раздавая плошки с едой.
Уха выплескивается через край металлической миски. Она такая горячая, что держать ее в руках просто невозможно, и я, резко опустив плошку на траву, прижимаю ладони к холодным ушам. Хорошо-о-о! Только есть хочется просто невыносимо! Давиду, кажется, миска с кипятком проблем не доставляет. Надеюсь, это не глупый героизм, чтобы удивить меня.
Осторожно, дуя на ложку с ароматным бульоном, Давид смотрит на меня. Сердце так и сжимается от необъяснимого счастья. Ну что такого особенного в этом? А для меня это нереально важно. Еще ни один мужчина не беспокоился обо мне так, не кормил с ложки, внимательно высматривая рыбные кости. А может, и хорошо это, когда тебя ограждают от всех проблем? Я же так привыкла все делать сама, добиваться, доказывать, переть как танк, и все ради чего? Чтобы доказать всем, что я сама? Но принимать опеку от абы кого я не могла, зато забота Давида начинает постепенно перетирать веревочку, на которой держатся мои стальные яйца.
Постепенно наша большая компания разбивается на группы по интересам и разбредается вдоль берега. Вроде и вместе все, но в уединении. Катя и Серж целуются на понтоне. Смотрю и диву даюсь, как такой большой начальник спокойно сидит с народом. Впрочем, как и мой большой начальник. Правда, покой ему только снится.
Давид успел поесть, и на том спасибо. Потому что, как только он отложил тарелку с едой, на него тут же посыпались телефонные звонки, в промежутках между которыми то и дело подходили сотрудники отеля.
Вспомнив, что я пока еще руководитель проекта, решила пойти к группе Оли, тем более, что они так и продолжали обсуждать рабочие моменты. Спустя пару часов, когда уже окончательно стемнело, все снова стали подтягиваться к большому костру, рядом с которым намечалось что-то интересное. Блокноты с ручками, гитара, карты…все сидят, разбившись на группки, пока ждут остальных.
Возвращаюсь к Давиду. Он сидит спиной, беседуя с Ниночкой. Рядом с ней ее муж, притулился к дородному плечику своей благоверной, звездами любуется. Комичная парочка, конечно. Не хотела бы я иметь жениха на голову ниже. Хорошо, что Давид высокий и плечистый. Вот даже без опасений можно его вещи примерять, чтобы не было как в том анекдоте, когда с утра
Подхожу к троице ближе и начинаю различать, о они чем говорят.
— Нина, ответь мне как женщина и как врач. Болезнь, та, что у Лены…она лечится? — Давид серьезный до жути. Будто речь о настоящей болезни, а не о симптомах, пусть и доставляющих массу неудобств.
— Давид. Эта болезнь лечится очень легким и даже приятным способом, — хихикает Ниночка.
— Нина, иногда я тебя боюсь!
— Да ладно, шеф, тебе понравится, — уже хохочет их семейный доктор.
— Говори уже.
— Бэбика ей заделай. И все дела.
— В смысле?
— Ну, когда яйцеклетка оплодотворяется, женщина перестает менструировать. Считай, как минимум на год свободна от ежемесячной боли.
Давид молчит, будто переваривает информацию, сопоставляет факты, и…
— Не смешно! — вспыхивает, нервно глядя в ее сторону. А той хоть бы что.
— Как хочешь. Ты спросил, я ответила.
— Что нет современных методов?
— Этот хоть и древний, но самый действенный, — не унимается Ниночка, уже в открытую смеясь над Давидом.
А есть в ней все-таки что-то! Люблю любителей постебаться. Только не тогда, когда они вызывают у меня рвоту. Еще и при десятке зрителей.
— Может хватит меня уже лечить? — обнимаю Давида сзади, целуя его в макушку. Он гладит мои руки и тянет к себе.
— Но это же ненормально!
— Такое бывает, — успокаивает его доктор, меняя настрой на серьезный, — но обследоваться не мешало бы.
Подкатываю глаза и киваю. Легче согласиться.
— Но над моим предложением вы все равно подумайте! — уходя бросает Нина.
Мы оба делаем вид, что не слышим. Эту тему обсуждать в нашем случае пока рано. Да и нечего тут обсуждать. Я не хочу детей. Пока нет. Судя по настрою Давида, он со мной солидарен.
Молча сидим, обнявшись, и смотрим на пляшущие искры, летящие в черное небо. Самое время размышлять о вечном, но Давид считает иначе.
Его теплое дыхание щекочет висок. Пальцы, скрытые просторной накидкой, бродят по телу, и никто не может видеть, как настойчиво они пробираются к груди. Я жмусь к боссу спиной, цепляюсь за настырные ладони, в слабой попытке удержать мужчину, но он не умолим. Когда же его пальцы одновременно сжимают соски, замираю, едва сдерживая громкий стон. Давид будто наслаждается моей реакцией, хочет довести ее до крайней точки. Кажется, он проверяет, насколько хватит моего самоконтроля, ведь если я выдам нас, все увидят, а вернее услышат, чем мы с ним занимаемся практически у всех на виду.
Он то нежно обводит грудь по кругу, то легонько щипает соски, то до сладкой боли сжимает их, четко чувствуя порог, за который переходить нельзя. К ласкам рук добавляется жаркое дыхание. Каждый его выдох рядом с ушком воспринимается как касание к оголенному проводу. Он прикусывает кожу на шее, зализывает укус и зарывается носом в волосы на затылке, гася мои непроизвольные судороги своими объятьями.
Не замечаю, как мои джинсы оказываются расстегнутыми, и только пальцы, пробирающиеся под резинку трусиков, немного отрезвляют.