Подземелье Иркаллы
Шрифт:
— Он пожелал поглядеть на мои навыки, — Сатаро пожал плечами. — У них на редкость хорошие оружейники и бойцы. Все они вооружены до зубов. Даже его дочь, Реция. Девчурка сражается не хуже любого из зараколахонских мужчин. Но ей не достаёт хладнокровия и выдержки. Что вы в Архее делаете, когда просыпаетесь и отходите ко сну? Молитесь. У нас своя молитва — оружию. Мы упражняемся каждую свободную минуту. Могут ли похвастать подобным усердием воины тех армий, о которых ты рассказала?
— Воины наших армий — прежде всего, мирные жители, обученные обращаться с оружием. Битв
— Мирослав строит планы на твой счёт. Надо было сказать ему, что я беру тебя в жёны.
— Едва ли это бы помогло, — возразила Акме.
Между тем девочка начала напевать тихим чистым голоском неведомую песню, затронувшую в душе Акме те струны, которые она спрятала глубоко-глубоко, чтобы они не причиняли ей боли.
Маленькие ручки её гладили волосы Акме столь ласково, что девушке стало неловко от привязанности подобной глубины и искренности. Этот несчастный, изуродованный, лишённый родителей ребёнок, проживший в окружении крови, зверств и страданий столько времени, сохранил наивное и доброе сердце, будто нетронутое невзгодами.
— Я буду за тобой ухаживать, как за маленькой, Сестрица, — прошептала Августа, накрывая Акме одеялом и ложась рядом, голову положив на её плечо. — А Сатаро будет охранять нас. Он самый сильный.
Акме взглянула на Сатаро. Мужчина внимательно глядел на девушку и ребёнка, глубоко задумавшись, хмурясь, своими опустошёнными глазами смотря будто внутрь своего сердца.
— Нравится ли тебе здесь, Августа? — тихо спросила Акме, невидящим взглядом разглядывая тусклый свет лучей Шамаша, проникавшего в тихую маленькую комнату.
— Здесь хорошо и спокойно, — отвечала девочка, зябко прижавшись к Акме. — Града очень добрая. Каталина тоже добрая, но она боится, что ты отнимешь у неё Мирослава.
Акме усмехнулась и пожурила девочку:
— Не по годам ты смышлёная, барышня! Не рановато ли тебе рассуждать о подобных вещах?
Августа нисколько не смутилась. Она лишь игриво захихикала и лицом зарылась в волосы Акме.
— Я бы хотела здесь жить, — проговорила девочка. — Мои друзья не боятся моих шрамов.
— У тебя уже появились друзья? — удивилась Акме.
— Я встретила их два дня назад. Мне нравится играть с ними. А осенью они пойдут… в здешнюю гимназию…
— Ты обучалась грамоте? — оживилась Акме.
— Я умею читать, писать, считать с четырёх лет, — сказала Августа. — Я любила читать сказки. Но за то время, что я пробыла в Куре… я много забыла.
Акме, уверенная, что не пробудет в Верне долго, все же произнесла:
— Наверстаем, Августа. А осенью ты пойдёшь в гимназию. Даже если она окажется платной. Я заработаю на целительстве.
— Я буду зарабатывать, — подал голос Сатаро. — Хорошим воинам здесь платят хорошее жалование.
— Они не воины. Они головорезы.
— Невелика разница.
Августа села на кровати и странно взглянула на Акме, внимательно, напряженно, совершенно по-взрослому.
— Неужто мы здесь останемся? — изумилась она. — Ты же хочешь найти братика.
Акме промолчала. У неё не хватило сил сообщить
Девушка лишь глубоко вздохнула, а девочка перестала расспрашивать, вновь замурлыкав свою приятную песенку.
— Твой брат — Лорен? — вдруг задумчиво, глухо спросил Сатаро.
Акме удивилась.
— Верно, Лорен. Откуда ты?..
— Ты часто зовёшь его, когда спишь, — последовал ответ. — Ты звала его, когда мы сбежали из Кура. Града сказала, ты зовёшь его каждую ночь.
Акме потеряно обратила глаза к окну, стараясь не отчаиваться: она должна была убедить Мирослава отпустить её.
— Если Лорен — твой брат, кто такой Гаральд? Его ты тоже зовёшь.
Акме густо покраснела и скорбно опустила глаза.
— Неужто тот счастливец, которому ты отдала своё сердце? — с довольно презрительной усмешкой осведомился Сатаро.
— Прости, Сатаро, я устала, — коротко бросила она, отвернувшись к стене, чтобы скрыть горестное выражение лица.
Через минуту непроницаемой тишины она услышала, как он поднялся и ушёл, мягко притворив за собою дверь.
Следующие четыре дня Акме спокойно выздоравливала и медленно приходила в себя после Кура, пребывания в Зараколахоне и знакомства с фавном. Вместе с Цесперием они посещали больных, выслушивали жалобы, внимательно их осматривали, меняли повязки, выписывали настойки да порошки. Вернцы доверяли фавну, и лица их тотчас озарялись радостью, едва порог дома их переступал Цесперий, уверено и мудро улыбающийся. Вернцы не любили чужаков, поэтому на Акме косились недоверчиво, с опаской, проверяя, не стоял ли рядом фавн, будто он был их спасителем от подозрительной чужеземки.
Акме отчётливо видела их враждебность. Она была любезна, заботлива, осторожна, порой строга. Девушка знала, что бледностью своею и мрачным расположением духа не несла света, знала, что улыбка у неё получалась неловкая, болезненная, будто неведомая сила стягивала её губы. Некоторых больных она успела обойти дважды, и они встречали её более приветливо, нежели раньше.
Сатаро навещал её каждый день. Казалось, болезнь более не тревожила его. Он фехтовал под присмотром Мирослава. Сатаро более не спрашивал о Лорене. Порой он долго говорил, порой сидел молча, смотря на то, как Акме напряженно думает о чем-то, глядя в светлое окно.
Маленькая Августа то копалась в огороде с заросшими грядками, то с Градой и молодой служанкой бегала за продуктами на рынок, то помогала готовить, то игралась с местными детьми на улице, которые на доброту её и ласку отзывались привязанностью. Перед сном девочка прибегала в комнату к усталой и ещё не окрепшей Акме и взахлёб рассказывала, как прошёл её день.
Акме улыбалась одними губами, лицо повернув к окну. Она думала о том, как бы ей вырваться из веренских оков и отправиться на поиски брата, но она смертельно боялась оставлять девочку, ибо, в случае её побега, с Августой могли сделать что угодно. Посему, Акме желала просить Мирослава о величайшей милости отпустить её. Кунабула ждала. Но что-то подсказывало ей, что она потерпит крах.