Подземная Москва

Алексеев Глеб Васильевич

Археолог вышел из дома только в первом часу ночи. На нем был серый летний пиджачишко, лопнувший в подмышках и засаленный вчерашней яичницей, несуразные охотничьи сапоги, подвязанные под самые ляжки.

Он пошел по Никитской спотыкающейся походкой очень торопящегося человека, не примечая, что вслед за ним подвигаются две тени под черным раскрытым зонтом.

В то же время, взобравшись на Лобное место, Дротов, Кухаренко и Сиволобчик улеглись на каменном полу, приготовясь ждать со всем тем терпением, с каким умеет ожидать только русский человек.

ГЛАВА ДВЕВАДЦАТАЯ .

ЦВЕТОК, БРОШЕННЫЙ ВЕТРУ…

За Кремлем горели желтые полотна заката. Черные шпили церквей и колоколен на желтом выступали как четкий, прекрасный рисунок чернью на матовом золоте.

— Красота! — сказал Дротов. — Хоть и не наша, не новая, а все же красота!

— Вы хотели знать, Дротов, о том, кто построил Московский Кремль, — сказал Боб, — пока нет Павла Петровича — я расскажу о нем, тем более что о нем я, вероятно, знаю больше нашего

уважаемого археолога. Аристотель Фиораванти — вот кто отец Московского Кремля. Он был из Болоньи, это все, что написано о нем в учебниках Грабарь [25] даже утверждал, что Аристотель — не имя, а прозвище. Но по фамильным спискам, которые, в силу некоторых обстоятельств, мне доступны, Аристотель — имя, смею вас уверить. Итак, Аристотелю Фиораванти принадлежит общий план Кремля и его фундамент, который он и вывел. Его талантливые ученики — Солари, Руф, Алевиз [26] и Мальт — только закончили дело своего учителя. Аристотель родился действительно в Болонье в 1418 году; его отец, дед и дядя были зодчими. Их ученик, в широкой, но колени, рембрандтовой рубахе, в обтянутых чулках с пряжками, в черной смоли волос, под ними два удивленных круга бровей, гордый и презрительный — таким изобразил он себя сам на венгерских медалях, — скоро затмил славу своих учителей. История насчитывает немало «падающих башнеобразных зданий» — вы понимаете: зданий, скренившихся набок. Их врачом и выпрямителем был Аристотель. Ни до него, ни после него не было зодчего, который сумел бы выпрямить падающую колокольню. Он выпрямил скрепившиеся башни по всей Италии, он, наконец, стал… перетаскивать колонны и колокольни с места на место. Так, он перетащил храмы в Риме, в Мантуе, в Ченто и в Болонье. За это его звали Архимедом наших дней, но никто не знал математических формул — его чудес. Их в запаянном браслете носил он на левой руке, и разве только с рукой можно было снять этот браслет, и, конечно, велик и славен должен быть человек, по воле которого церкви и колонны переезжают с места на место, не рассыпаясь… Но в самый разгар его славы, когда могущественнейшие властители того времени — Магомет II [27] и венгерский король Матвей Корвин [28] — стали зазывать его в свои царства, он был заточен в тюрьму, как фальшивомонетчик. Его взяли в Риме, на площади св. Петра, на которую, он только что собрался перетащить обелиск Калигулы [29] .

25

Грабарь Игорь Эммануилович (1871 — 1960) — русский советский живописец, искусствовед, руководитель издания первой научной «Истории русского искусства».

26

Солари Пьетро Антонио (после 1450 — 1493) — итальянский архитектор. С 1490 г. работал в России. Участвовал в строительстве кремлевских стен и башен. Руф (Руффо) — Марк Фрязин (конец XV — начало XVI в.) — итальянский архитектор, один из строителей кремлевских стен и башен. Алевиз Новый (конец XV — начало XVI в.) — итальянский архитектор, построил Архангельский собор в Московском Кремле в 1505 — 1550 гг.

27

Магомет (Мехмед) II (1451 — 1481) — турецкий султан.

28

Матвей Корвин (1443 — 1490) — венгерский король; присоединил земли Моравии и Силезии, занял большую часть австрийских владений. Установил дипломатические отношения с Россией.

29

Калигула (12 — 41) — римский император; требовал себе почестей, как богу.

Это было в 1475 году. А месяц спустя, в летний день, в зной, от которого капал спелый сок с мандаринов и море дышало жаркими туманами, по той же площади мимо незаконченного фундамента проходил человек в знатной московской одежде, в бороде, лежащей на парчовом пузе, словно распущенный хвост кобылицы, и, встретив молодого художника, которого «Петру-шею зовут», спросил: знает ли он, где великий мастер? И како того великого мастера найти в городе Риме, буде он не ввержен в узилище, а понеже до новой тюрьмы на свободе пребывает? Это был посол московского государя Ивана Третьего, получивший приказ московской царицы Софьи Палеолог отыскать «великого мастера Аристотеля Фиораванти», кой и «мастер церковный», и «муроль знатный» (каменщик), и даже «пушечник нарочит» (артиллерист), и коего лично знавала царица, пребывая в городе Риме, как мужа знатного и строителя великого. Так произошла встреча посла Толбузина и Пьетро Антонйо Солари, ученика великого мастера и строителя стен Московского Кремля, чья горделивая надпись на Спасской башне [30] не стерлась еще и поныне.

30

…горделивая надпись на Спасской башне… — белокаменные доски на русском и латинском языках о том, что башня построена

по повелению Ивана III; «горделивость» заключается в том, что в них Иван III назван «всея России государь».

Эта встреча решила дальнейшую судьбу Аристотеля Фиораванти. Он заключил с Толбузиным договор: «ехать Аристотелю на Москву строить собор и крепость». И рядился с ним Толбузин «по десять рублев на месяц», а зовет Аристотеля сама царица, на что пергамент у него,

Толбузина, есть… Аристотель, получавший по тысяче флоринов за один сеанс, на радостях подарил Толбузину замысловатую посудину, коя была блюдо на медных-ножках, а на ней «судно яко умывальница», из которого по желанию можно было цедить пиво, мед и вино. Такая посудина одна стоила московского жалованья за несколько лет, но, видимо, так велико было желание Аристотеля ехать в Москву.

Так началась новая эра в жизни великого мастера и новая эра в жизни Московского государства. Он приехал в Москву вместе с учениками 26 апреля 1475 года и, осмотрев заложенные стены Кремля и рухнувший Успенский собор, только покачал головою. Все — на слом! Оказалось, что и «известь не клеевита», и «кирпич не тверд». И стал тогда Аристотель дивить своими чудесами на каждом шагу. Приладил таран и в одну неделю добил старый Успенский собор, а чтоб недолго возиться с фундаментом, положил под него бревна, облил горючим, зажег, и фундамент рухнул. Потом он научил москвичей приготовлять известь, которой и доныне сносу нет. На месте разрушенного выстроил новый Успенский собор. Вывел под Кремлем первый подземный ход. Вымуровал в нем каменную палату, в которую Софья сложила привезенные с собою книги. Он был, наконец, первым денежником царя Ивана: до нас дошли его монеты, со всадником, бросающим цветы на ветер, ибо в переводе «Fior a'Vanti» значит — «цветы ветрам». Он, наконец, принимал самое деятельное участие в жизни Московского государства. Это он вместе с Софьей Палеолог побудил нерешительного царя Ивана свергнуть татарское иго в 1480 году. Он, наконец, был организатором на Руси артиллерии и управлял артиллерией при взятии Новгорода и Пскова, когда «пешая рать многа собрана была с ослопы, с топоры, с рогатины».

И вот этот человек, столь много сделавший для Московского государства, отец Московского Кремля, дедушка российской артиллерии и российских серебряных денег, — вдруг неожиданно исчез, словно цветок, брошенный ветру. Это произошло около 1485 года. И до сих пор ни о причинах его смерти, ни о местонахождении его могилы — в России она или за границей — ничего не известно… А вместе с собой он унес золотой браслет, на котором выгравированы математические формулы чудес гениального итальянского Архимеда…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ПЕРВАЯ НЕУДАЧА И СТРАННЫЙ СЛЕД

Экспедиция второй час подвигалась по узкому ходу подземного Кремля . Впереди самоотверженно выступал археолог Мамочкин, освещавший дорогу электрическим фонариком. В робких световых пятнах надвигались, словно падали, стены, сводчатые наверху, странно сухие, точно ход печной трубы. В правой руке Мамочкин держал — прощупывая им землю — особый прибор, прозванный волшебным жезлом: прибор умел легким дрожа нием определять местонахождение больших масс металла. По внешнему виду это была трость, ее концы были подвязаны к пальцам археолога, а с пальцев, для большей чувствительности, он состриг кожу. Точно такими приборами старатели-золотоискатели в глухих углах, Урала или Лены еще и теперь ищут золото.

В подземном ходу не хватало воздуха: кровь стучалась в виски, люди дышали со свистом… Археолог объяснял, что ход был соединен с кремлевскими стенами особыми отдушинами, в них были скрыты вентиляцион ные трубы, но при ремонте Кремля в XVII веке большинство этих труб было заделано. От пола исходил теплый, слегка серный запах, какой всегда бывает в подземельях или шахтах на большой грубине. Дротов дышал, как паровая мельница: кроме мотыг, рогами подвязанных за его спиной, он тащил на себе продовольствие отряда. Но присесть и отдохнуть никому не приходило в голову: смешно отдыхать под землей. На полу лежала вековая черная земля со щебнем; она уже начала кристаллизоваться, как кристаллизуется в грибки мучная пыльца на мельницах. Нога увязала, как в мягкое податливое тесто, от нее оставался точный глубокий след.

Пройдя больше часу под землей, путники оглянулись назад. Следы в пятнах электрических фонариков уходили стадом больших серых мышей, ход был прям, на свету.

По некоторым, достаточно веским, причинам автор не может указать место спуска экспедиции под землю его муравленые стены казались серыми, чернело только отверстие, в которое вошли, но оно было близко: за час прошли не более пятидесяти саженей.

— Два хода! — вскрикнул археолог.

Влево от главного хода обозначилась новая дыра. Она была еще более черной, пахла густой тухловатой сыростью.

— Здесь должна быть вода, — сказал Дротов.

— Конечно, — отвечал археолог, — где-то поблизости должна проходить Неглинка.

Тогда решено было разделиться на два отряда, чтобы обследовать оба коридора одновременно. Предполагалось, что вся экспедиция под землю займет часов двенадцать, никак не более суток. За это время тайна подземного Кремля должна быть раскрыта. Времени было немного, экспедиция не могла терять его на детальное обследование ответвлений и новых ходов, если бы даже они и таили еще большие возможности и загадки русского прошлого. Спуститься в левую дыру вызвались товарищ Боб и Кухаренко, с тем чтобы подвигаться вперед только полчаса и по часам вернуться обратно к соединению двух ходов, которые Мамочкин тут же окрестил «мышиным лазом».