Подземная пирамида
Шрифт:
– Папа… Ты знаешь Иму?
Я дернулся так, словно кто-то нанес мне удар под ложечку. Краем глаза я увидел, что Розалинда выронила газету, которой она было снова завладела, и, округлив глаза, молча уставилась в лицо Ренни.
– Что это тебе пришло в голову… сынок? – выдавил я, побледнев, а по спине у меня волнами пробежал холодок.
– Ночью он приходил ко мне, – сказал Ренни и почесал ногу, словно сообщил нам самую что ни на есть обычную новость.
– Куда? – тихо спросила Розалинда.
– Ну, в мою комнату…
– И… кто
– Мой друг. Вы его не знаете?
Розалинда посмотрела на меня и не осмелилась ничего ответить. Я сжал ее руку и кивнул, чтобы она молчала, а с ребенком заговорил так, словно слушал его слова лишь вполуха. Однако думаю, что за всю историю не было человека, который слушал бы кого бы то ни было так внимательно, как я слушал Ренни.
– И что Иму сказал?
Он лежал на животе, болтая ногами, и не отвечал. Словно забыл обо всем. Потом попросил завтрак и долго жевал хлеб с маслом. В этот день больше не было сказано ни слова о визите Иму. 22 ноября Восемь дней спустя он заговорил об этом снова. Но теперь мы не лежали в постели, а сидели на залитой солнцем садовой скамейке и ожидали Йеттмара, чтобы тот, поскольку был понедельник, отвел Ренни в садик. Йеттмар опаздывал, и мы, пользуясь случаем, грелись в лучах поздно встающего осеннего солнца.
Ренни, которому надоело загорать, принялся бегать по лужайке недалеко от скамейки и собирать всякий хлам, будто бы что-то ему напоминающий. За несколько минут он принес мне крышку от бутылки из-под колы, которая, по его мнению, была похожа на колпак гнома Джонни, несколько цветных камешков и, наконец, кусок дерева.
Черновато-коричневый обломок гнилой ветки длиной примерно в полтора дюйма был абсолютно ничем не примечателен. Однако Ренни засунул его мне в карман с таким видом, словно это чрезвычайно ценная вещь.
Я не смог удержаться, чтобы не спросить его:
– Ну, а это что такое, Ренни? Не пистолет, случайно? Он снова сел рядом со мной на скамейку и очень серьезно кивнул:
– Конечно же. Лучемет.
Я с удивлением посмотрел на него, но в тот момент еще ничего не заподозрил. В конце концов, ему мог рассказать о таких вещах Хальворссон или кто-то другой из нас.
– Лучемет? – все-таки спросил я осторожно.
– Ну да. Таким Рет убил Дему… Я снова почувствовал, как по коже от ужаса подирает мороз и от волнения пересыхает во рту.
– От кого ты это слышал, Ренни? – спросил я и быстро включил лежавший у меня в кармане миниатюрный магнитофон.
– От кого? Ну… от Иму.
– От Иму?
– Конечно. От него… Ты не знаешь?
– Что?
– Что Иму рассказывает мне все. И даже показывает. Только есть такое, чего я боюсь…
– И… когда этот Иму показывает тебе разные вещи? Наверное, вечером?
Ренни кивнул головой.
– Вечером. Когда я ложусь спать. Всегда в это время. Гашу свет, и Иму уже здесь. Он мой волшебник. Стоит мне только захотеть – и он сразу приходит. У тебя тоже есть свой Иму?
Я с нарочитой грустью
– У меня нет, Ренни. Иму бывают только у детей. У взрослых же их обычно нет.
– Жаль, – пробормотал он огорченно, потом лицо его прояснилось, и он воскликнул: – Знаешь что? Я буду его тебе иногда одалживать, чтобы он рассказывал. И чтобы показал тебе тоже Красное Солнце в четырехугольнике Холла.
– Где?
– В четырехугольнике Холла. Так сказал Иму. Это наверняка что-то вроде Моря-океана. Представь себе только большое красное солнце. Очень здорово.
– Спасибо, Ренни, что ты будешь мне одалживать Иму… Но что я должен сделать, чтобы он и мне рассказывал?
Ренни наморщил лоб и стал смотреть в траву.
– Ну… сначала нужно о нем подумать. Я всегда о нем думаю. Я еще думаю и о Белоснежке, но она никогда не приходит, всегда только Иму и другие.
– Другие?
– Те трое других.
– А… Иму и разговаривает?
– Конечно. А как бы я его тогда понимал? '* – И… он говорит так же, как и я?
Тут как раз Ренни увидел бабочку и, обо всем позабыв, бросился за нею. Я же остался на скамейке, хотя мне так и хотелось побежать за ним, притащить назад и продолжить разговор.
Вечностью показались мне те две-три минуты, пока бабочке не надоела назойливость Ренни. Она наконец взмыла над платановой аллеей и исчезла на отдаленной лужайке.
Тогда малыш вернулся и плюхнулся рядом со мной на скамейку.
– Улетела, – пожаловался он. – А я ее уже почти поймал.
Я тут же угостил его жевательной резинкой, чтобы он забыл о своем огорчении.
– Помнишь, Ренни, я спросил тебя, говорил ли Иму так же, как и я и ты, – попытался я продолжить свои расспросы. Признаюсь, я боялся, что охота на бабочку заставила его забыть об Иму.
Однако мой страх оказался напрасным. Он на время задумался, потом послушно ответил:
– Иму? Ну… говорил. И пел. Но я все понимал. Во сне я иногда говорю и с гномами и понимаю их тоже.
– И он говорил о четырехугольнике Холла?
– Угу. Много говорил, но я не понял. И числа показывал на таблице. Когда я пойду в школу, тогда выучу их. Скажи, папа, Иму – учитель?
– Возможно, сынок…
– Потому что он всегда объясняет. А меня никогда не спрашивает.
– А ты с ним никогда не заговариваешь? Он энергично кивнул головой.
– Как же, заговариваю!
– А он?
– Ну… он не всегда обращает внимание. Все рассказывает свое. Поэтому я и подумал, что он учитель.
– А… что он рассказывал о четырехугольнике Холла?
– Что вы вызвали их по радио или еще как-то… может быть, по телефону или по видео… Ты тоже вызывал, папа?
– Возможно, Ренни… Я уже не помню.
– Кто-то вызвал их. Как будто неправильно набрал номер. Представь себе, вдруг приходит вызов, а они не знают, откуда. Вот если бы я сейчас спрятался в кустах и крикнул: «Папа, иди сюда! Папа, иди!» А ты не знал бы, откуда я тебя зову.