Подземное время
Шрифт:
На секунду Тибо представляет себе, как он выходит из машины, подбегает к этому человеку и осыпает его ударами.
Тогда он включает радио и прибавляет звук. Делает глубокий вдох.
Обычно Тибо старается регулярно менять участки. Каждый квартал он успел изъездить во всех направлениях и всеми возможными способами, он изучил их ритм и геометрию, знает их ночлежки и частные гостиницы, дома, укрытые плющом, названия жилых комплексов, номера лестничных пролетов, ветшающие высотки и новенькие с иголочки многоэтажки с образцово-показательными квартирами.
Он долго верил, что город принадлежит ему. Ведь он знал в нем каждую улочку, все тупики
Он погружал руки в чрево города, в самое его нутро. Он знает биение его сердца, его застарелые раны, которые пробуждаются от сырости, состояния его души и его болезни. Знает, какого цвета его гематомы и как от скорости у него кружится голова, знает его отвратительные выделения и его ханжескую стыдливость, его праздники и последствия этих праздников.
Он знает его принцев и его нищих.
Его окна выходят на площадь, и он никогда не задергивает штор. Он желает света и шума. Оживленного движения, которое никогда не останавливается.
Он долго верил, что сердце города и его собственное бьются в одном ритме, что они составляют единое целое.
Но сегодня, после десяти лет, проведенных за рулем белой Clio, десяти лет пробок, красных сигналов светофора, подземных проездов, улиц с односторонним движением, парковок на второй линии, ему иногда кажется, что город ускользает от него, что он ему враждебен. Тибо кажется, что он уже так глубоко проник в этот город, постиг, как никто другой, его тяжелое дыхание, и теперь город только и ждет своего часа, чтобы выплюнуть, вытошнить его, как чужеродное тело.
Глава 18
Матильда проверяет, работает ли телефон в ее «конуре». Она снимает трубку, набирает ноль и дожидается гудка.
Убедившись, что связь с городом есть, Матильда кладет трубку.
Она откидывается в кресле; ее ладони скользят по пластиковой поверхности стола. Пытается расслышать в тишине шум убегающего времени. До обеденного перерыва остается еще два часа.
Как бы ей хотелось надеть юбку, и чтобы глянцевые чулки переливались в свете утренних лучей. Но из-за ожога ей пришлось натянуть брюки. Самые легкие, ведь сегодня 20 мая.
Если бы она могла.
Раздается звонок телефона; Матильда вздрагивает. На экране высвечивается номер мобильного телефона Симона. Значит, ее линию уже успели перенести сюда.
Урок математики отменили; Симон спрашивает, можно ли ему не ходить в столовую, а пообедать у его друга Уго, а потом вернуться в лицей.
Матильда разрешает.
Ей хочется поговорить с ним, расспросить о чем-нибудь, отвоевать у тоски несколько минут, узнать, на что похожа жизнь снаружи, сегодня, 20 мая, не ощущается ли в воздухе что-то особенное: дымка, истома, что-то, что способно противостоять городу, его давлению, дать ему отпор.
Но об этом Матильда не может спросить сына: слишком нелепы вопросы, они его только растревожат.
На краткий миг Матильду посещает мысль: не попросить ли Симона вернуться домой, прямо сейчас, собрать вещи, свои и братьев, по одной сумке на каждого, не надо больше. Потому что они уезжают немедля, все четверо, едут туда, где воздух пригоден для дыхания, где она сможет все начать сначала.
Позади Симона она слышит шум улицы; он собирается пойти обедать к своему приятелю Уго; она чувствует, что он торопится; ему четырнадцать лет и у него своя жизнь.
Матильда говорит ему «целую» и кладет трубку.
Ее руки возле телефона. Безвольные руки, такие же безвольные, как и все ее тело.
Вдалеке работает копир: 150 листов в минуту. Матильда
То было другое время. Время легкости и беспечности.
Теперь ей нужно создавать видимость.
Видимость активной работы в пустом кабинете.
Видимость активной работы без компьютера, без подключения к интернету.
Видимость активной работы, когда все до единого знают, что она ничего не делает.
Когда никто не ждет от нее результатов, когда все отводят глаза, стоит ей появиться.
Раньше она делилась новостями со знакомыми. Болтала по телефону: несколько минут, украденных по возвращении с обеда, или после, между двумя совещаниями. Она поддерживала связи, запросто встречалась с друзьями. Рассказывала о своих детях, о планах, о том, где побывала. О незначительном и о самом важном. Теперь она больше не звонит. Она не знает, о чем говорить. Ей не о чем рассказывать. Она отказывается от приглашений на обед, от званых вечеров, больше она не ходит ни в рестораны, ни в кино. Вообще не выходит из дома. Она уже исчерпала все предлоги, совсем запуталась в извинениях, раз от разу все более невнятных, старается уклониться от расспросов друзей, перестала отвечать на сообщения.
Потому что она больше не может создавать видимость.
Потому что неизменно наступает момент, когда ей задают этот вопрос: «А как у тебя на работе, нормально?»
Под чужими взглядами Матильда чувствует себя еще более беззащитной. Конечно же, все считают, что нет дыма без огня, что она, должно быть, допустила какую-то ошибку или промах. В их глазах Матильда есть та, у которой не все в порядке. У которой есть проблемы. Она больше не одна из них. Она больше не может смеяться над своим шефом, рассказывать о коллегах, радоваться успехам фирмы или говорить о трудностях, с которыми она сталкивается. С прежним причастным видом. С видом человека, который работает. Теперь ей на все наплевать. Абсолютно на все. Никто из посторонних не знает, до какой степени ящик, как они его называют, герметично закупорен. До какой степени воздух, которым они дышат, насыщен ядовитыми испарениями. А может, и вправду, дело в ней самой. Которая не справилась. Не смогла приспособиться. Оказалась слишком слабой, чтобы отстоять свои права, обозначить свою территорию, защитить свое пространство. Та, которую компания изолировала из санитарных соображений, запущенная опухоль, скопление больных клеток, отсеченное от организма. В их глазах она видит свой приговор. И поэтому предпочитает молчать. Больше не отвечать. Перейти на другую сторону улицы, встретив кого-то из знакомых. И лишь издали помахать им рукой.
Которую неделю Матильда замкнута на своих детей, тратит только на них ограниченные запасы своей энергии. Остальное потеряло значимость.
И когда мать звонит ей по телефону, Матильда говорит, что перезвонит ей попозже: сейчас она слишком занята.
Копир закончил печатать; снова воцарилась тишина.
Глухая тишина.
Матильда осматривается вокруг.
Ей хочется поговорить с кем-нибудь. С кем-нибудь, кто не знает ее ситуации, у кого нет оснований ей сочувствовать.