Подземный факел

Стась Анатолий Алексеевич

Уже позже Петришин узнал, что Шелест где-то в лесах Люблинского воеводства командовал партизанским соединением польских и советских патриотов. В этом ничего удивительного не было. Старый член КПЗУ [16] , рабочий-железнодорожник, Шелест был человеком необычной биографии. Его хорошо знали в партийном подполье во времена господства пилсудчиков. Он руководил комсомольскими ячейками на Волыни, был одним из секретарей окружкома партии. Когда фашисты подняли мятеж в Испании, Шелест бежал из Краковской тюрьмы и отправился в дальний путь. В Интернациональной бригаде знаменитого полковника Вальтера [17]

коммунист с Западной Украины стал комиссаром батальона. У Терентия Свиридовича среди поляков много было верных, испытанных друзей.

16

Коммунистическая партия Западной Украины.

17

Полковник, а затем генерал Вальтер — польский коммунист Кароль Сверчевский, участник Октябрьской революции, один из прославленных командиров интернациональных частей в Испании.

Петришин в душе завидовал этому седому старому бойцу, не подозревая, что и на него, Петришина, тоже с восхищением смотрят молодые офицеры, которым выпало вместе с ним работать теперь, после войны.

Полковник набрал номер телефона.

— Задержанного — ко мне! — коротко бросил в трубку и повернулся к Петришину. — Что ж, посмотрим, какой ты психолог, Арсений Тарасович.

Дежурный сержант ввел высокого плотного мужчину. Шелест жестом показал ему на стул. Мужчина сел, положил руки на колени.

Майор сбоку видел большой мясистый нос, мохнатую бровь, заросшую щетиной щеку. Круглая лысая голова низко сидела на короткой багровой шее. Мускулы, выделявшиеся под узкой рубашкой, говорили о большой физической силе задержанного, хотя был он уже немолод.

— Фамилия? — перебирая на столе бумаги, спросил полковник.

— Панас Михайлович Кобец.

Задержанный ответил торопливо, с готовностью. Он погладил рукой свое блестящее безволосое темя. Толстые пальцы заметно вздрагивали.

Это было не совсем понятно. Майор Петришин ожидал другого. На Шелеста растерянность лысого, казалось, не произвела впечатления.

— Будем считать, что Кобец, — кивнул полковник. — Год рождения?

— Тысяча девятьсот четвертый, пан следователь. Старый уже, помирать скоро, а я еще надеялся… — Он осекся, испуганно глянув на полковника, думая, видимо, что тот перебьет его. Но Шелест молчал. Он слушал. На его лице промелькнула заинтересованность. Кобец заметил это, зашевелился, заскрипел стулом. — Виноват я, знаю… Судите. Зато дома теперь я, на своей земле. Может, еще вернусь, поживу немного. Пан следователь, я вам, как на исповеди, ничего не утаю. Не мог больше, измучился душой. Родной край во сне видел каждую ночь, бог святой свидетель.

Полковник сморщился, как от зубной боли.

— Авторитетный свидетель, ничего не скажешь… Оставьте, Кобец. Говорите, куда направлялись и откуда, что привело вас сюда.

— Домой я шел, на родную Гуцульщину. В Верхотурье родился, и могилы родителей остались там. Меня в селе, может, еще и не забыли, вы опросите людей, они скажут.

— Спросим, не беспокойтесь. — Шелест подпер рукой щеку, повторил: — Верхотурье, Панас Кобец, родился в 1904 году. Так? А теперь давайте условимся вот о чем. О своих сновидениях будете рассказывать потом. Сейчас говорите по существу, не отклоняйтесь. Я слушаю вас.

Кобец скорбно склонил голову.

— Хорошо, хорошо… Мне уже все равно. Записывайте, пан следователь. Родное село я покинул в двадцать втором. На заработки подался, на чужбину. Жил сначала в Чехии, потом у австрийцев. Если прикажете, опишу все, каждый свой день от рождения. В Чехии мыл вагоны, в Австрии полы красил, работал землекопом, по имениям нанимался. А годы

шли. Началась война. Отправили меня немцы в Саарбрюкен, на литейный завод. Днем таскал чугунные чушки на спине, с ног валился, а на ночь — за колючую проволоку толкали. Били. Картофельной ботвой кормили немцы. Одним словом, была собачья жизнь. Не буду врать — пошатнулся. Не выдержал. Согласился записаться в их войско добровольно… Одели меня в немецкую шинель. Был я в зенитчиках, подносил снаряды. Этого не утаишь. Целых два с половиной года. Под конец войны стояли в Берлине. Когда начала подходить русская армия, убежал я на запад, в американскую зону. Занялся коммерцией. Но кем я там был для всех? Пришельцем, чужестранцем безродным. Кому не лень, тот и пинает тебя. Придушили налогами. Полиции каждый день взятку давай. А где возьмешь, чтобы давать?.. Одному не дал, другому — беда! Инспекторы явились, опечатали лавку. Обвинили, что торгую гнилой колбасой. Затаскали по судам… Тоскливо было на сердце. Часто вспоминал свой край, зеленые полонины. Потянуло на старости в родную сторонку, ой как потянуло, пан следователь! А как возвращаться? Если бы не та служба у немцев… Но что было, то было, деваться некуда. Решил перебираться через границу тайком, чтобы никто не слышал и не видел. Перейду, думал, на советскую сторону, перебьюсь где-нибудь год-два, а потом и домой, в свою хату… Семьи у меня нет, один как перст, кто старого спросит, где бродил по свету? Кому я буду нужен? Вот так и решил. Да глупство допустил большое. Прихватил с собой этот пистоль…

Кобец посмотрел на парабеллум, лежавший на столе. Грустно покачал головой:

— За триста марок купил у одного немца. На всякий случай припас. Домой же не близко, через три границы идти пришлось… Думал, только ступлю на свою землю, выброшу пистоль к дьяволу, не нужен он будет. Ну, а как наткнулся уже на советской стороне в лесу на солдата — испугался. Тюрьмы испугался, пан следователь. Выстрелил несколько раз.

— Гранату бросал тоже с перепугу? Вот деньги. Двадцать две тысячи советскими купюрами. Фальшивые. Вы их тоже купили у «одного немца»?

— Нет, пан следователь. У американца купил. Что фальшивые, не знал. Бог свидетель, не знал. На «черном рынке» там все есть: и рубли, и доллары, и франки… Не мог я возвращаться домой нищим.

Несколько минут Шелест сидел, будто углубившись в свои мысли. Казалось, он забыл о задержанном, но Петришин видел, как из-под полуприкрытых век полковник внимательно изучал человека, назвавшегося Кобцем, ощупывал его с головы до ног, оценивал.

— У вас все? — Шелест встал, вышел из-за стола. — Слушать вас было, бы очень интересно, Кобец, если бы не одна маленькая деталь. О ней вы забыли вспомнить. Давайте взглянем вместе. Скажите, пожалуйста, что это такое?

Из небольшой записной книжки в синей обложке полковник вынул клочок бумаги, подошел к Кобцу.

— Вот она, эта деталь. Видите?

Кобец сидел неподвижно. Униженное выражение с его лица исчезло. Лицо будто окаменело. Глаза спрятались куда-то вглубь, в уголках рта появились жесткие складки. Вместо убитого горем старика на стуле сидел уже другой человек, тот самый стреляный волк, которого два дня назад схватили пограничники как нарушителя.

2

Полковник медленно прочитал вслух:

— «Прими, Вепрь, и помоги предъявителю этого. Связь будем поддерживать через него. Оставайся на старом месте. Выполняй все, что тебе прикажут. Слава Украине!» Многое не ясно. Во-первых, кто такой Вепрь?

Кривая улыбка появилась на лице Кобца. Он нагло взглянул на Шелеста, откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу, слегка покачивая тяжелым сапогом.

— Вепрь — дикий кабан; водится в лесах и лакомится желудями. Ему и адресовано письмо. Это нетрудно понять.