Подземный гараж
Шрифт:
Опасно все, что содержит вопрос, как ты живешь; опасно все, в чем слышится хотя бы попытка узнать, что существует мир и если существует, то почему. Ты знаешь: все, что опасно, нужно ликвидировать. Изгнать из семьи, изгнать из страны, изгнать с континента, истребить во всем мире. Истребление, пускай оно связано с кровопролитием и разрушением, европейские нации встречают бурной овацией, причем в равной степени консерваторы и либералы, в этом отношении дудят в одну дуду даже закоренелые враги: скажем, фламандцы и валлоны, испанцы, баски, каталонцы, ирландцы и англичане, евреи и антисемиты. Утопающие в механизированном кровопролитии солдаты испытывают небесное блаженство; конечно, не те, кто защищает третий мир. Те — ничего не стоят. Жителей третьего мира и ста тысяч мало, чтобы о них заговорила мировая пресса. Часто цунами или гигантского по силе землетрясения где-нибудь в Азии или Африке недостаточно, чтобы сейсмографы телеканалов мира
Мусульмане опасны; бесполезно даже просить у них за столом, покрытым белой скатертью, мол, дорогие мусульмане, не будьте вы уже такими опасными, — они ничего не желают слушать. Конечно, мусульмане не потому опасны, что держат руку на нефтяном кране и открывают или закрывают его по своей прихоти, и не потому опасны, что, не жалея собственной жизни, постоянно держат в паническом страхе нашего брата, не давая забыть, что в любой момент ты можешь стать жертвой какого-нибудь оставленного в сторонке чемодана, набитого огромной силы взрывчатым веществом, и не потому опасны, что деньги налогоплательщиков, вместо того чтобы направить их на повышение нашего благополучия, приходится тратить на поиски средств и создание организаций по борьбе с террором. Конечно, теракты все равно происходят: эти ребята из Малой Азии или из Северной Африки настолько коварны, что могут обвести вокруг пальца даже самые современные защитные системы, этому они учатся с детства, это написано у них в Коране. За религиозными догматами прячутся хитрые технические устройства, термоядерные рецепты — правда, этого никто не может оттуда вычитать, только они.
Но опасны они не поэтому. Мусульмане опасны потому, что ставят под вопрос твое господствующее положение в мире, ставят под вопрос жизнь, которой ты живешь. Они ставят под вопрос комфорт: полагается ли он тебе; ставят под вопрос твое состояние: какой ценой ты его скопил; ставят под вопрос твою веру: где в ней Бог? Ты боишься не той священной войны, в которой гремит оружие, не террористов-самоубийц, не террористов, угоняющих самолеты, взрывающих поезда и вагоны метро, — ты боишься той священной войны, которая ставит под вопрос твою жизнь: правомерна ли она? Ты боишься, что тебя спросят: твой джихад победил ли в тебе животное? Но ты не дашь им высказаться, ты их уничтожишь, говоришь ты и говорят твои руководители, вновь и вновь посылая армии для покорения этих территорий и для насаждения там справедливого государственного устройства, потому что они — опасны.
Ты считаешь, что положишь этому конец; так считают президенты, так считают и военачальники твоей армии. Ты считаешь, что в твоих силах остановить поток коварных, раздражающих тебя вопросов, что ты способен запретить им лезть со своими рожами в наши двери и окна, хотя ты уже давно не в том положении, когда можешь им запретить хоть что-то. Твой распущенный мир может кое-как сплотиться разве что для борьбы за окружающую среду или за гуманное отношение к животным. Ты готов даже в конституцию внести личные права животных, ты создаешь движение за спасение беспризорных собак в Румынии или на Украине, но ты понятия не имеешь, что можно поделать с той тайной армией, что выстроилась за бастионами морального превосходства, армией, которая, благодаря естественному приросту населения, постоянно увеличивает свою численность, в то время как ты приходишь в упадок даже биологически.
Ты настроен на долгую жизнь, однако отказываешься даже от продолжения — в детях — самого себя, отказываешься, ради комфорта, от самого первого закона бытия. Сократившееся население конечно же неспособно обеспечить тебе пенсию на несколько десятков лет, чтобы ты, полный энергии и любознательности, ездил, до начала и после окончания сезона, по всему миру и покупал самые современные средства для ухода за телом. Нет, твоих детей для этого уже мало, и потому ты вынужден вовлекать в производство солдат противника. Ты даешь им работу — и раздражаешься, видя, что они вовсе не благодарны, получив возможность чистить после тебя унитазы, мыть посуду и убирать квартиру, офис и улицу. Ты досадуешь, что второе поколение уже совсем непохоже на героев сказок «Тысячи и одной ночи». Они требуют своего, больше, чем, как ты считаешь, они заслужили. Ты — пленник собственной системы. Ты нанимаешь людей присматривать за собой, чтобы избежать любой опасности для жизни и здоровья, ты запираешь себя в клетку, чтобы уберечься от собственной безалаберности, а на самом деле — от всего, что и есть в общем-то жизнь.
Ты не спрашиваешь, что это за ядро у тебя на ногах, почему следят за каждым твоим шагом, когда ты ликвидировал границы между странами и уничтожил карантин человеческих отношений. Правильно, и не спрашивай. Не спрашивай, растворись в беспорядочном, оглушительном шуме торговых павильонов — и потребляй. Здесь, над подземным гаражом, тоже есть такой торговый центр. Зачем расспрашивать, если можно делать и другое, достаточно мы спрашивали, когда желудок у нас был пуст, в Средневековье, да и после, неведомо
Не спрашивай! В этом гвалте спрашивать все равно бесполезно. Если ты раскроешь рот, рвущаяся из репродукторов музыка не то что голос твой — даже воздух из глотки не выпустит. Шагай на первом, втором, третьем уровне с другими твоими товарищами по судьбе, затем, с набитыми товаром сумками, — в самую глубь, на дно. Радуйся, что мы живем в таком дешевом мире, где вещи не имеют ценности, покупай, сколько влезет; если у тебя нет денег, то там для тебя — дешевые синтетические поделки. Не спрашивай, почему они продаются за бесценок, с какими поставщиками находятся в договорных отношениях современные супермаркеты, за сколько долларов в неделю ткут ковры женщины и дети в Пакистане, в Непале. Это прекрасные, дешевые страны, такие бедные, что у них даже преступности нет, такие угнетенные, что люди там даже воровать не решаются, скорее готовы подохнуть с голоду: ведь за товар, произведенный для Запада, они получают деньги, которых достаточно лишь для голодной смерти.
Ничего не спрашивай, прими к сведению, что они живут на горсть риса, что у них нет сил в соседнюю деревню пойти, на свадьбу или похороны родственника, что они живут в страхе перед местными богатеями, хозяевами мастерских: те, если заметят брак в их работе, вышвырнут их, и у них даже и горсточки риса не будет, а продать им нечего. Детей своих они еще за годы до этого продали задешево в какую-нибудь шахту, где в узких штольнях могут протиснуться только крохотные тела.
Приезжай со своей машиной, подземный гараж строился для тебя, так что приезжай, тебе положено! Ты знаешь, что своей судьбой ты обязан энергии и находчивости предков, которые утвердили господство западного мира на всей планете. Твои родичи разработали самые современные методы грабежа третьего мира; конечно, сам-то ты можешь со спокойной совестью умыть руки: ведь людям вовсе не обязательно выполнять работу за нищенскую плату. Они сами так решили, это был их собственный выбор. Нет в мире никакой предопределенности. Ты не желаешь всерьез относиться к причинам, по которым все сложилось так, а не иначе; ты говоришь, что весь набор причин все равно никто не может учесть, так с какой стати тебе верить тем причинам, которые как раз на виду: ведь выбор их определяется не объективными критериями, а субъективной и, значит, уязвимой позицией наблюдателя.
Приезжай, место для тебя приготовлено. Я знаю, куда ты встанешь. Я вижу тебя насквозь. Путь ведет по крутым виражам, визжат покрышки, разметку в коридорах только что освежили. Этот подземный гараж мог бы служить символом твоей жизни, но я ненавижу все эти символы, гимны, национальные флаги, священные короны, жезлы и прочее, все, что пробуждает фальшивые чувства и согревает верящее в них население теплом общего хлева, — хотя каждый живет в одиночестве, в неизбывном, непоправимом одиночестве.
Подземный гараж мог бы служить символом твоей жизни, потому что ты находишься на самом глубинном уровне бытия. Что из того, что ты живешь в зеленой зоне, в залитых солнцем домах: солнце светит тебе лишь по привычке. Если бы оно могло делать различие между людьми, ты жил бы в темноте, при свете лампы, как живешь в глубине гаража. Это — твоя жизнь, за тобой постоянно наблюдают телевизионные камеры. Машину отсюда угнать легко, потому что сторожам плевать на камеры, им надоело все и вся, иной раз они крякнут и ухмыльнутся, увидев какую-нибудь женщину, но чаще всего ни на что не смотрят, разве что на часы: когда уже пройдет время, которое должно пройти. Но воры сюда не приходят, они знают, что записи с камер можно прокрутить назад. Жизнь каждого человека умножается в копиях, которые можно с тебя изготовить, — но в общем-то все напрасно. Напрасно ты собираешь воспоминания о каждом своем мгновении: то мгновение было лишь тогда, когда было, и, несмотря на фотографии и видеоролики, давно уже принадлежит бренности. Доверив свою жизнь техническому копированию, ты уничтожил в себе память. Ты помнишь разве что о том, что хранят камеры, ты понятия не имеешь, что произошло до того или пускай после того.