Подземный мир и живая вода
Шрифт:
— Як ты? — спросила мужа Оксана.
— А ты як?
Славный город Киев, несмотря на польское влияние, оставался центром русской культуры. Киевские дворяне говорили на хорошем русском как на родном и на хорошем польском как на иностранном. Или наоборот. Простолюдины же и провинциалы в Малороссии гутарили на забавном, но понятном и русским, и полякам суржике. Придя в семью мужа, Оксана без труда заговорила как там принято.
— Плохо! — всхлипнула Оксана, — Мене уси обижали! Мене змием лякали, втопили, зачарували, побили, пытали, мало не спалили и мало не зъили несколько разив! Це усе ты виноват!
—
Женщины часто пытаются навязать мужчинам чувство вины ради своей выгоды, но мужчины к этому довольно быстро привыкают и это чувство симулируют ради уже своей выгоды.
— Да якщо и кохали, ты ж мене бросив!
— Як же я тоби бросив, коли ты сама втекла!
— Я втекла? Паны, вы подивитесь на цьего негодника! Где вы бачили, щоб жинка от чоловика до татар в полон бегала!
— Ша! На усю Польшу ославишь! — шикнул Богдан.
— У тебя одно на уме!
— Так на шо мени жинка?
— У круля Франциска, щоб ты знав, на срамной уд ничуть не хуже влезают пять ворон и три дрозда, да у останнего, в отличие от некоторых, лапки не соскальзывают! — крикнула Оксана.
Вокруг уже собралась толпа, и высшее общество с интересом слушало семейную сцену.
Богдан залепил жене такого леща, что Оксана упала. Будь она обычной женщиной, а не ведьмой, пострадала бы намного сильнее.
Толпа ахнула. Вперед шагнул, выхватив меч, Бенвенуто. Он совершенно не привык, чтобы в высшем обществе кавалеры прилюдно раздавали дамам лещей. И друзья не сообразили перевести для него, кем приходится Оксане Богдан, и о чем они говорили. Итальянец бы и с переводом вступился за честь дамы, но понимал бы, что происходит.
Живописец совершенно не держал зла на бывшую любовницу. Во-первых, он ей изменил первым. Во-вторых, она не стала устраивать скандал и делать какие-то пакости. Официальной любовнице короля совершенно не сложно выкинуть за ворота заезжего иностранца. Особенно, если намекнуть, что у Оксаны с ним что-то было. Справедливости ради, он бы в аналогичной ситуации вступился за честь и незнакомой дамы.
Совершенно с другими чувствами эту сцену приняла местная почтенная публика. Богдан для всех по одежде и по манерам выглядел худородным шляхтичем невысокого ума из глуши. Он по сути таким и был, хотя не настолько дураком, чтобы изображать из себя нечто большее. Оксана рассчитывала, что во французском платье сойдет за благородную даму. Но на дворе декабрь. Все благородные дамы поверх платьев накинули теплые одежки на меху, крытые дорогими сукнами. Оксана же не успела ознакомиться с местными модами на верхнюю одежду и второпях выкупила у трактирщика почти новую кроличью шубку, на прошлой неделе украденную у купчихи. Шубка не давала оценить всю красоту парижского придворного платья и явно указывала, что ее носительница не особенно благородных кровей. Кроме того, шановные краковские паны и панны не разговаривают на суржике, хотя и неплохо его понимают.
Краковское высшее общество единодушно приняло Богдана с Оксаной за шута и шутиху, которые играют мистерию на потеху честному народу и изображают простолюдинов. Поэтому леща посчитали за актерский трюк, а Бенвенуто с его благородным порывом за еще одного
Обычай стоять безоружным и лаять на вооруженного на то время еще не сложился. Богдан выхватил саблю. Он не понял, какого черта надо этому иноземцу с мечом, но не совсем же тот дурак, чтобы размахивать оружием просто так.
— Какого рожна тоби треба? — спросил Богдан.
— Извинись перед дамой, — сказал Бенвенуто по-итальянски, и так получилось, что никакой добрый человек не перевел для Богдана.
Оба не поняли, почему люди вокруг улыбаются и смеются.
— По-людски говори, курва мать, пся крев! — выругался Богдан.
Польская ругательная традиция основана не на богохульствах, не на говне и не на половой жизни, а на сомнениях в благородном происхождении оппонента. Не то у него мать курва, не то у него отец пес и все такое.
Бенвенуто польских ругательств не понял и не обиделся.
Богдан сообразил, что оскорбить наглеца по-польски не получилось, и повернулся к оказавшемуся за плечом Анджею.
— Dummkopf, Miststuck, Schwein, Ziege, — подсказал Анджей, не подумав, что лучше бы погасить конфликт.
Как можно пройти мимо Богдана и не подшутить?
— Dummkopf! Miststuck! Schwein! Ziege! — сразу же, пока не забыл, выпалил Богдан.
Бенвенуто не понял ни слова. Проезжая через немецкие земли, он запомнил некоторые полезные выражения, но ругаться там ему не пришлось ни разу, да и по произношению он немецкий разбирал плохо. Что-то вроде «швайн» он в пути слышал, но не как оскорбления, а про еду.
Шляхтичи вокруг рассмеялись. Все посчитали забавным ситуацию, когда двое стоят с клинками наголо, один пытается оскорбить другого, а тот по незнанию языка не реагирует. Ласка и Вольф знали друга достаточно хорошо, чтобы не пытаться его увести силой, но посчитали, что если они будут переводить оскорбления, то конфликт точно не погаснет.
Французских и итальянских ругательств Анджей не знал, но напомнил русские. Вряд ли не понимающий по-польски итальянец понимает по-русски. Для шляхты же простолюдины, ругающиеся на иностранном языке, все равно, что брешущие собаки.
К сожалению, названия половых органов на русском Бенвенуто отлично выучил с первых дней романа с Оксаной, которая еще не понимала по-итальянски. А также правила употребления этих слов в физиологическом и ругательном контексте, чтобы случайно не говорить обидного.
Бенвенуто атаковал первым. Зрители расступились, все еще думая, что им покажут потешное побоище. Богдан отчаянными взмахами отбил пару ударов, и тут в бой вступил Анджей.
Шутник-холоп, быдло и пес смердящий при нештатной ситуации сбежит, а на правеже попытается спрятаться за «я не всерьез» с таким видом, будто это смягчающее обстоятельство. Шутник-дворянин отвечает за любые свои слова, сказанные в шутку или всерьез, трезвым или пьяным. Анджей совершенно не желал смерти Богдану, быстро понял, что этот противник хлопцу не по плечу и, как человек чести, вынужден был вступиться за товарища.