Поединок. Выпуск 2
Шрифт:
Из беседки, что прилепилась к краю обрыва, был виден весь по-зимнему сонный курортный поселок, опрокинутые рыбачьи лодки на берегу, пустынный пляж с заброшенными кабинками. Океан натужно катил тяжелые волны цвета позеленевшей бронзы. Обветренные прибрежные скалы тянулись им навстречу. В цинковой хмари неба отчаянные чайки боролись с ветром, пружиня крыльями, вскрикивая зло и пронзительно.
Щемящая печаль августовского утра нас ничуть не печалила. Будни — напряженные, горячечные — вдруг прервались на миг.
Мы были вдвоем. Мы были одни на всем свете.
Подолгу сидели в беседке. Безмолвно. Умиротворенно.
Словно дети, боясь потеряться,
Скинув бремя лет, я карабкался по каменистым уступам обрыва, чтобы там — в расщелинах, в фиолетовых брызгах вьюнка — отыскать для Глории первые, редкие цветы бледно-лимонного утёсника.
Был день.
И была ночь.
И еще день.
И последняя наша ночь в Топокальме.
11 октября
САНТЬЯГО. СЕГОДНЯ, РОВНО МЕСЯЦ СПУСТЯ ПОСЛЕ ВОЕННОГО ПЕРЕВОРОТА, КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ ЧИЛИ ОБРАТИЛАСЬ К НАРОДУ РЕСПУБЛИКИ С ВОЗЗВАНИЕМ, В КОТОРОМ ДАЕТСЯ АНАЛИЗ НЫНЕШНЕЙ СИТУАЦИИ В СТРАНЕ И СОДЕРЖИТСЯ ОЦЕНКА ПЕРСПЕКТИВ БОРЬБЫ ЗА СВОБОДУ И ДЕМОКРАТИЮ. В ЭТОМ ОБРАЩЕНИИ, В ЧАСТНОСТИ, ГОВОРИТСЯ: «КАЖДЫЙ АКТ ВОЕННОЙ ХУНТЫ ЯВЛЯЕТСЯ ПОЛНЫМ ОТРИЦАНИЕМ ТОГО, ЧТО НА СЛОВАХ ЗАЩИЩАЛИ СИЛЫ, НАХОДИВШИЕСЯ В ОППОЗИЦИИ К НАРОДНОМУ ПРАВИТЕЛЬСТВУ. ОНИ ГОВОРИЛИ О ДЕМОКРАТИИ, А НАВЯЗЫВАЮТ ДИКТАТУРУ. ОНИ ГОВОРИЛИ О СВОБОДЕ, А ОРГАНИЗУЮТ КОНЦЕНТРАЦИОННЫЕ ЛАГЕРЯ. ОНИ ГОВОРИЛИ ОБ УВАЖЕНИИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЛИЧНОСТИ, А ЕЖЕДНЕВНО РАССТРЕЛИВАЮТ ЛЮДЕЙ БЕЗ СУДА И СЛЕДСТВИЯ. В СТРАНЕ УСТАНОВЛЕНА ФАШИСТСКАЯ ДИКТАТУРА С ПРИСУЩИМИ ЕЙ ПРЕСТУПНЫМИ ДЕЙСТВИЯМИ И ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЯМИ. ПЛАН ПЕРЕВОРОТА, ТАКТИКА ЕГО ПРОВЕДЕНИЯ, ЗВЕРСКИЕ МЕТОДЫ ЕГО ОСУЩЕСТВЛЕНИЯ НЕСУТ КЛЕЙМО ИНОСТРАННОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ. ПЕРЕВОРОТ БЫЛ ЗАДУМАН В СЛУЖБАХ ЦРУ США ПРИ НЕПОСРЕДСТВЕННОМ УЧАСТИИ КОНЦЕРНОВ «ИНТЕРНЭЙШНЛ ТЕЛЕФОН ЭНД ТЕЛЕГРАФ» И «КЕННЕКОТТ».
Пассажирский лайнер компании «Панамерикан» улетал из Сантьяго в Панаму в 10 утра. За два часа до этого Фрэнк приехал в панамское посольство, чтобы отвезти Глорию в аэропорт. Ее соседки по комнате оставили их вдвоем — дали поговорить на прощание.
Оба с трудом находили слова. Предстоящая разлука — пусть и недолгая, как они думали, — тревожила, саднила сердце.
— Ты жди меня, Гло! Обязательно жди. И, как прилетишь, дай телеграмму.
— Да, Фрэнк. Дам обязательно.
— И не беспокойся ни о чем. Все будет прекрасно. Верь. Ведь недаром же меня прозвали Счастливчиком.
— Да, родной. Да.
— Я уже сообщил редакциям, что возвращаюсь в Канаду. Скоро увидишь настоящую зиму, снег, много снега. Заберемся с тобой куда-нибудь далеко на север...
— Хорошо, любимый. Только береги себя, очень прошу. И вот еще что... — Она вынула из сумочки пачку листков. — Это выдержки из твоих записей и копии некоторых документов — я перепечатала их. Передай Хуану — он ждет тебя в час на смотровой площадке парка Сан-Кристобаль. Хорошо, конечно, что из твоей книги, Фрэнк, мир узнает о тайных пружинах фашистского путча. Но надо — надо во что бы то ни стало — рассказать всю правду и нашему народу. В листовках, которые продолжают печататься, мои товарищи несут эту правду людям. Кое-какие твои материалы они тоже могли бы использовать.
— Я сделаю все, что от меня требуется, Гло. И сделаю это с превеликим удовольствием. От нынешнего «нового порядка» меня мутит с каждым днем все больше. Жду не дождусь, когда, наконец,
В машине, по дороге на аэродром, они молчали: не хотелось говорить при посторонних — сопровождавших Глорию двух карабинерах и представителе посольства Панамы. Все обошлось без каких-либо осложнений. Ровно в десять, по расписанию, самолет поднялся в воздух.
В салоне, когда погасла табличка «Не курить. Пристегнуть ремни», Глория опустила руку в карман плаща, чтобы достать пачку сигарет, которую в последний момент ей положил Фрэнк.
Вместе с сигаретами она обнаружила маленькую деревянную фигурку Святого Христофора. К нему была прикреплена записка:
«Милая-милая Гло! Ватикан еще не надумал, какого святого отрядить в помощь авиапассажирам. Пусть же этот Сан-Кристобаль — покровитель автомобилистов — хранит тебя в пути. Целую. Твой неизменно Фрэнсис».
В аэропорт и обратно в Сантьяго за «тойотой» О’Тула неотступно следовал темно-коричневый приземистый «форд». Все попытки оторваться от него и уйти — на автостраде и потом, на улицах города, — ничего не дали: «форд» висел на хвосте, как приклеенный. А между тем до встречи с Хуаном времени оставалось не так уж много.
Фрэнк нервничал.
О том, чтобы не выполнить поручение Глории, не могло быть и речи. Он должен выиграть этот бой с неотвязной тенью!
Попробовать отделаться от слежки в отеле? Фрэнк загнал машину в гараж. Темно-коричневый лимузин медленно двигался вдоль тротуара, выискивая место для стоянки. Из него на ходу выскочил сыщик, но Фрэнка он не догнал: тот на лифте поднялся в холл, вышел на площадь Конституции и смешался с толпой.
На смотровой площадке горы Сан-Кристобаль толкались обвешанные кинокамерами и фотоаппаратами американские туристы — громкоголосые, беспечные, довольные собой и всем на свете. Снимались поодиночке и группками на фоне города, подернутого весенней дымкой, похохатывали — милые ветхозаветные старушки в кудельках и их румяные седенькие спутники, по виду не то фермеры, не то клерки, ушедшие на покой.
Хуан Амангуа, одетый франтовато — под человека состоятельного, сидел в плетеном кресле, изучая туристический путеводитель Сантьяго.
— Прошу прощения, не позволите ли заглянуть в ваш путеводитель?
— Пожалуйста, — Амангуа небрежно протянул пухлую книжицу и одними губами добавил: — Там внутри сегодняшнее заявление нашей партии. Очень важное.
— Благодарю вас за любезность, сеньор, — пролистав путеводитель, О’Тул вернул его вместе с принесенными бумагами.
Вернувшись в отель, О’Тул прочитал текст воззвания компартии Чили к народу республики и набросал информацию. На визу к цензорам решил не нести — ну их ко всем чертям! Вызвал Оттаву. По телефону передал сообщение в редакцию.
Вечером позвонил Дик Маккензи:
— У меня к вам срочный разговор.
— Приезжайте.
— Приехать, к сожалению, не смогу. Через час у меня свидание с очень и очень денежным клиентом. Я вот что хочу предложить. Клиент живет неподалеку от вокзала Мапочо — давайте встретимся где-нибудь в том же районе... Ну, скажем, на набережной, у приставим. Договорились? Да? Жду в девять.
На набережной было пусто и темно. Лишь редкие фонари вырезали через аккуратные промежутки светлые кругляши в ночной мгле. Грязная река — в жирных разводах нефти, в нечистотах большого города — вздулась от талого снега. От воды поднимался жиденький едкий туман.