Поэтика за чайным столом и другие разборы
Шрифт:
— И станут кружком на лужке интермеццо <…> Как тени, вертеться четыре семейства Под чистый, как детство, немецкий мотив («Годами, когда-нибудь в зале концертной…»).
— А ты прекрасна без извилин, И прелести твоей секрет Разгадке жизни равносилен <…> Твой смысл, как воздух, бескорыстен. Легко проснуться и прозреть, Словесный сор из сердца вытрясть И жить, не засоряясь впредь («Любить иных тяжелый крест…»).
— Ты стала настолько мне жизнью, Что все, что не к делу, долой <…> И
— Ты появишься у двери В чем-то белом, без причуд, В чем-то впрямь из тех материй, Из которых хлопья шьют («Никого не будет в доме…»).
— Она [ночь] отмоет верхний слой С похолодевших стенок И даст какой-нибудь одной Из здешних уроженок («Летний день»).
— И вот, бессмертные на время, Мы к лику сосен причтены И от болезней, эпидемий И смерти освобождены («Сосны»).
– [Я] вижу смерть в упор <…> Пути себе расчистив, На жизнь мою с холма Сквозь желтый ужас листьев Уставилась зима («Ложная тревога»).
— И великой эпохи След на каждом шагу <…> В простоте без прикрас, B разговорах и думах, Умиляющих нас. И в значеньи двояком Жизни, бедной на взгляд, Но великой под знаком Понесенных утрат («Вакханалия»).
— Рука художника еще всесильней Со всех вещей смывает грязь и пыль <…> Не потрясенья и перевороты Для новой жизни очищают путь, А откровенья, бури и щедроты Душе воспламененной чьей-нибудь («После грозы»).
В ЦН этот мотив проведен очень четко:
— Они не помнят безобразья <…> Состав земли не знает грязи. Все очищает аромат <…> На кухне вымыты тарелки.
«Очищение» знаменует переход от глухой отключенности ночных цветов к более контактным розам[111], льющим в комнату, хотя и без всякой связи, свой реальный аромат. Но производится это очищение во имя не столько какой-то позитивной разгадки жизни, сколько полного забвения всего вообще: Никто не помнит ничего — в духе давнишней формулы:
— забудь, усни <…> спи, утешься, угомонись, не плачь <…> не три их, спи, забудь: все вздор один («Мой друг, мой нежный, о, точь-в-точь…»).
5. Тропика, прозаизация, нестыковка
Главным художественным решением ЦН является подача реальной безлюдности как своего рода людского присутствия, но присутствия эфемерного, теневого, отрицаемого, забываемого. Эта риторическая фигура проведена в тексте целым рядом способов.
Прежде всего, — контрастом с густонаселенными предыдущими сценами. И, конечно, систематическим словесным упором на всякого рода отрицательность, как эксплицитную (не прошибает, хоть выкати, не помнят, безобразья, не
Но с точки зрения центрального «светотеневого» эффекта ЦН особого внимания заслуживает изощренная техника совмещения присутствия, часто интенсивного, с отсутствием.
На событийном и языковом уровнях сюда относятся:
• как бы безличная, сама собой происшедшая, но полномасштабная, претендующая на прошибание отглагольная поливка и подчеркивающий ее мощность оборот хоть выкати… ушат, с неопределенно-личным императивом 2-го лица в условно-уступительном значении, допускающем воображаемость ушатов;
• настойчивый телефонный звонок, но именно звонок, звуковой сигнал аппарата, — звонит неизвестно кто и неизвестно кому, трубка остается никем не поднятой, почему звонок и звучит не менее чем тридцать раз подряд;
• подчеркнуто пейоративная, но обходящаяся без указания на актантов номинативная, с привлечением пассивно-возвратного причастия (творившегося), констатация безобразья, хотя и отсылающая к предыдущим активным фрагментам, а также аналогичная бессубъектность номинативных оборотов ночное торжество (тоже на сильной стилистической ноте) и шутки и проделки;
• обобщенно уклончивые в своей местоименности, но семантически мощные кванторы всеобщности все и ничего;
• кем-то выращенные и срезанные, кем-то преподнесенные и кем-то поставленные в вазу с водой розы — целый десяток;
• опять-таки неизвестно кем, — благодаря страдательному залогу — забытые происшествия прошлой ночи и тщательно вымытые на блистающей отсутствием хозяев кухне еще недавно служившие гостям тарелки;
• и, наконец, венчающее всю эту серию предложение в действительном залоге, с полноценным, но, увы, совершенно безличным подлежащим Никто, доводящим до логического предела линию, начатую его тоже тотальным антонимом все.
Не менее красноречива, но еще более утонченна и потому почти незаметна организация тропов, проецирующих человеческое начало на неодушевленных протагонистов отрывка — на ночные, а затем и некоторые другие цветы. Основной ход состоит здесь в том, как лейтмотивный модус «отрицательности» оригинальным образом способствует мотивировке тропов, но тем самым и их прозаизации.