Поэтика за чайным столом и другие разборы
Шрифт:
Тот
ветер, проникший под ребра
И в душу, в течение лет
Недоброю славой и доброй
Помянут в стихах и воспет.
Тот ветер повсюду. Он дома,
В деревьях, в деревне, в дожде,
В «Двенадцати»,
в смерти, везде.
Они действительно — но лишь спустя четыре десятка лет и в составе длинного списка — открыто отсылают к ней, а заодно — скрыто — и к «Матросу в Москве», ср.:
Ветер хлесткий! Не отстает и мороз! <…> Ветер веселый И зол и рад. Крутит подолы <…> Рваное пальтишко…
(«Двенадцать»)
Как право дуть из всех отверстий, Сквозь все — колоть <…> Был ветер пьян, — и обдал дрожью <…> Ремнями хлещущего шквала…
(«Матрос в Москве»)
Напрашивается мысль, что Пастернак внутренне воспринимал «Матроса в Москве» как свой собственный, более подлинный вариант блоковской поэмы, как бы замещающий и вытесняющий ее — во всяком случае, в рамках его поэтического видения мира[36].
Я4242жмжм, или формальные ключи к «Матросу в Москве»[37]
Я увидал его, лишь только Трактиром пахли на Галерной,
С прудов зиме Песком, икрой.
Мигнул каток шестом флагштока
И сник во тьме. Москва казалась сортом щебня,
Который шел
Был чист каток, и шест был шаток, В размол, на слом, в пучину гребней,
И у перил, На новый мол.
У растаращенных рогаток,
Он закурил. Был ветер пьян, — и обдал дрожью:
С вина — буян.
Был юн матрос, а ветер — юрок: Взглянул матрос (матрос был тоже,
И вырвал, и задул окурок,
И ткнул в сугроб. Угольный дом напомнил чем-то
Плавучий дом:
Как ночь, сукно на нем сидело, За шапкой, вея, дыбил ленты
Как вольный дух Морской фантом.
Шатавшихся, как он, без дела
Ноябрьских мух. За ним шаталось, якорь с цепью
Ища в дыре,
Как право дуть из всех отверстий, Соленое великолепье
Сквозь все — колоть, Бортов и рей.
Как ночь, сидел костюм из шерсти
Мешком, не вплоть. Огромный бриг, громадой торса
Задрав бока,
И эта шерсть, и шаг неверный, Всползая и сползая, терся
И брюк покрой Об облака.
Москва в огнях играла, мерзла, В разгоне свищущих трансмиссий,
Роился шум, Едва упав
А бриг вздыхал, и штевень ерзал, За мыс, кипит опять на мысе
И ахал трюм. Седой рукав.
Матрос взлетал и ник, колышим, На этом воющем заводе
Смешав в одно Сирен, валов,
Морскую низость с самым высшим, Огней и поршней полноводья
С звездами — дно. Не тратят слов.
* * * Но в адском лязге передачи
Тоски морской
Как зверски рявкать надо клетке Стоят, в карманы руки пряча,
Такой грудной! Как в мастерской.
Но недоразуменья редки
У них с волной. Чтоб фразе рук не оторвало
И первых слов
Со стеньг, с гирлянды поднебесий, Ремнями хлещущего шквала