Поэты пражского «Скита»

Малевич Олег Михайлович

«Я не приду взволнованной и нежной…»

Я не приду взволнованной и нежной к твоим садам на берегу реки. Вдали белеются знакомые одежды, и рядом веют сны моей тоски. Но — тихий шаг; и отчужденность взгляда; и в даль — глаза; опущена рука. Вокруг же благостно молчанье сада и спутник невидим — моя тоска. Проходишь ты, задумчивый и нежный. В твоих садах светло и так легко. Из-за ветвей белеются одежды, А я — вдали — одна — с моей тоской. [9. VIII.1924] «Белым по черному»

«Рассветный бред мятущихся созвездий…»

Рассветный бред [79]

мятущихся созвездий в глуби души рождает дальний звон, и первый стон — сереброкрылый вестник венца моей любви — мой первый стон. Влюбленных взглядов гибкое сплетенье, и лунный парус в небе одинок. О, звезд передрассветное томленье, ночной тоски певучее звено! Рассветный бред мятущихся созвездий в моей душе тревожит острый сон. Прощаю боль безумно-нежной мести, я приняла ее — звучит мой первый стон. [28. VIII.1924] «Белым по черному»

79

В книге «Белым по черному» — «день».

ОСЕНЬ [80]

— Я стерегу родное пепелище на недоступной тишине вершин, и дни плывут задумчивей и чище, и осень бродит в сумерках долин. Золотокудрая овеяла леса усталым золотом уже ненужной ласки. Прозрачная большая стрекоза сменяет на ветру весны окраски. Опять вдали, неведомо печален, ты прошептал невнятные слова. Их эхо принесло из сонной дали и повторила мертвая трава. Под благоверный шум умершей рощи я их ловлю в своем покое строгом, и взгляд мой стал бесстрастнее и строже и, может быть, печальнее немного. В глухих лесах осеннее кладбище, мольба безвольная испуганных осин. И дни плывут бесцельнее и чище в прозрачном золоте родных вершин. [22.X.1924] «Белым по черному»

80

В книге «Белым по черному» — без названия.

«В буран сбылись осенние приметы…»

В буран сбылись осенние приметы, и снежный ветер гнал из-за морей морозные жемчужные рассветы — предвестники затихших снежных дней. А стужа не жалела суходола. Метелились на небе облака, и хрипло мчался посвист невеселый в ночных полях, и ночь была тиха. Безмолвные морозные трущобы дрожа протаптывали поезда, за вьюжной ночью выросли сугробы и туго скрепла слюда. Короткий сумрак зимнего солнцестояния, багров закат на вымерших снегах, и мертвые синеют расстояния, и пройден трудный путь, и ночь долга. [17. VIII.1926] «Годы». 1926. № 4

ДВА ПРОКЛЯТЬЯ

Бог оставил людям два проклятья: для мужчины — жизнь вести в труде, женщине — за сладкий грех объятий в муках и крови родить детей. Так учили книги откровений души всех покорных много лет, и склонялись грешные колени под карающий святой завет. Мы ушли, ушли от темной власти нас от века обрекавших слов, с нами наше, человечье счастье без крестовых мук и без грехов. Дар любви не благостней, не слаще, чем разящий темный Божий гнев: — радость матери, в руках дитя держащей, — радость пахаря, собравшего посев. [14.1.1926] «Своими путями». 1926. № 12–13

ПРЕДАНИЕ [81]

С

дыханьем застаревшей тишины Когда приходит девственная осень, Как пажити библейской старины Прилежной Руфью сжатые колосья. Из сырости рассвета и луны, Когда туман росы алмазы сбросит. Влюбленной Суламифи и весны Гортанный окрик ветер переспросит. Усталой горстью сыплю семена, Вечерних птиц приманивая к дому, И первая звезда едва видна По древнему сиянью золотому. Как вечер, поджидающий стиха, То мудрая жена зажгла лампаду. Распев благочестивого стиха Встречает тьму по древнему обряду. [29.IX.1927] «Воля России». 1928. № 1

81

В книге «Белым по черному» — без названия.

ПОД ФЛОРЕНЦИЕЙ

Далеких гор осенние вершины Встречает утро синих Апеннин, И облаков жемчужные лавины Окрасил рдяно утренний рубин. И зелень мутную осенний сизый иней Покрыл застывшим тусклым серебром,  И день клубится призрачный и синий, И пахнет холод сладко и остро. Спит осень, утомленная менада, На склоне гор, где мерзнет бузина, Где тянется вдоль утреннего сада Простая флорентийская стена. [31.X.1925] «Воля России». 1928. № 1

ИТАЛЬЯНСКИЕ СОНЕТЫ

I. Посвящение

На догоревший жертвенный костер, Смывая кровь, сочится влага Леты. Среди долин, уже не раз воспетых, Как дым курений — ночь. В ее простор Опустошенный движет кругозор Восторг тяжелый сдержанных обетов. Глухую боль отверженья изведав, Мечтам не отогнать видений хор. Сквозь голубые облачные весны Колчан лучей рассыпан золотой, И воздуха неслыханная поступь Над медленно подъятой головой. Седой луны блуждает призрак пленный. Душа сгорает в радости мгновенной.

II. Сожжение Савонаролы

Смывая кровь, сочится влага Леты, В святом молчаньи отошли века. Порой ко мне летит издалека Размеренность классических сонетов. К сожжению, под чернотой беретов, Бежит толпа, и, чудно глубока, Столпила ночь косые облака Над святостью монашеских обетов. На грозных крыльях флорентийской стаи, Взлетев, слегла мятежная душа, И стережет задумчивость густая Избыток недоступного ковша. И площадью зловещего сожженья Я прохожу неповторимой тенью.

III. Джоконда

Среди долин, уже не раз воспетых, Седые льды и празелень полей Перецветают в красках все живей, И мхом и льдом благоухает лето. И суеверней диких амулетов Бесцветный знак изогнутых бровей. Цветов миндаля кожа розовей, И край одежды ало-фиолетов. Из светлых жал, из дымного топаза Глядит раздвинутый меж жадных век Открытый мрак животного экстаза, И грех, как червь, улыбкой рот рассек. Но даже голоса созревшей страсти Не шевельнут скрестившихся запястий.