Поэты пражского «Скита»

Малевич Олег Михайлович

ЛЕБЕДИНАЯ КАРУСЕЛЬ

Ветер, понапрасну холодей! — Кружится, о снеге забывая. Тридцать деревянных лебедей За последней станцией трамвая. Через снег и голубой туннель. Над мишенями тряпичных кукол Лебединым летом карусель Проплывает вылинявший купол. Ангелы беспомощно трубят Над дверями белого органа, Чтоб вернулись лебеди назад, Чтобы побоялись урагана… Дети тянут белую узду, Ударяют перья стременами. Доставая лучшую звезду Изо всех, лежащих перед нами. Но железный падает удар, Обороты медленней и реже. И пятнадцать лебединых пар Снова опускаются на стержни… Пусть над полем звезды без числа — Ведь рука на лебединой шее Навсегда сегодня унесла Ту, что показалась золотее… 1930

ГОЛУБИНЫЕ ГОРОДА

В

полдень небо, золотом растая — Словно злое облако песка, С крыш летит сверкающая стая — Наша голубиная тоска. И в Москве, Венеции и Берне, На старинных душных площадях Плещет все белей и равномерней К вечеру беспомощность и страх. И туристу в розовую руку, Осеняя крыльями кодак, Посылает неземную муку Каждый шест, и крыша, и чердак. Чтоб в гостиной в небывалом стиле, В голубом альбоме на столе. Он среди вибрирующих крыльев Улыбался брошенной земле. Чтобы из пылающего сквера Он всегда был отлететь готов По стопам тучнеющего мэра В царстве голубиных городов. На открытке солнечная марка Снова подтверждает без конца Эти взлеты от Святого Марка К ступеням небесного дворца. Жардиньерок тонкою решеткой Скованы разливы площадей… Мы летим за райскою трещоткой. Как ручная стая голубей. И вдыхая вековые тайны, Мы мечтаем в складках покрывал, Чтобы новый Рафаэль случайно Нас в гостях у Бога увидал. 1932

БРЮГГЕ

Ночью руки до плеча растают — Мы крылаты снова на досуге. Ночью души наши улетают На каналы в позабытый Брюгге. Чинно звезды сторонятся в небе, И туманы, подколов вуали, Нас ведут туда, где черный лебедь Под мостом вздыхает на канале. Спят кружевницы в своих подвалах И во сне привычными руками Ворошат в узорах небывалых. Что цветут вверху под чердаками. Город спит в неотзвеневших звонах, В медных звуках — горестных и чистых, — Темный город брошенных влюбленных И с маршрута сбившихся туристов. А когда колокола застонут И кружевниц ослепят рыданья. Нас лучи готические тронут И мы птицам скажем: до свиданья… Мы уже опаздываем, птицы, И давно, в Париже или Праге, Колют тело стынущее шприцем И на полках ворошат бумаги. 1931 «Современные записки». 1932. Т. 48

СОН

Я во сне увидала сегодня, Как покинута злая земля, Как взошла я по розовым сходням Отплывающего корабля. Как трепались по ветру косы, Как навстречу плыли моря, Как смеялись и пели матросы, Перерезывая якоря. И колесами лотереи Появились дельфины вдруг, Задрожали, окрепли реи. Поворачивая на юг. Пережить бы последний вечер. Ну, а завтра уже с утра Солнце выдаст для нашей встречи Котильонные номера… Душный вечер принес неволю. Разбросавши седую зыбь. Что кротами бежит по полю И стадами скользящих рыб. Но мечтой рождены матросы И уходят из власти сна, Словно хмель одной папиросы, Одного стакана вина. И когда налетела буря Белым мехом скребущих лап, Только юнга, глаза сощурив, Бросил в небо зеленый трап… 1928

«В городские сады возвращаются птицы…»

В городские сады возвращаются птицы И у кактуса сбоку — веселый бутон. Ночью рифмы влетают сквозь черепицы, Разбивают стекло и железобетон. Млечный путь за окном и бушует, и пенит, Он как с мыльной рекламы, но только живой. Я иду через сон, а подушки — ступени. Через поле постели с короткой травой. Пусть волокна паркета прохладны и сыры — Я уже задыхаюсь от высоты. Потолок раскрывает четыре квартиры, И на крыше железные тают листы. Только ночью такой: городской и вешней — Можно видеть от радости и от тоски, Что квартиры похожи совсем на скворешни, А балконы качаются, как гамаки. Стены — чудо из папиросной бумаги, И шаги по карнизу легки и просты. И у средних оконниц, где в праздники — флаги. Через улицы облаком дышат мосты. В эту ночь за плечами не чую бессилья: Ходят люди и ангелы общим мостом, — С непривычки сцепляю со встречными крылья, Как на улице девочка первым зонтом. Черный город в ночное безмолвье знакомей. Отражающий все, как в заливе вода… Посмотри: ведь на мною покинутом доме У парадного номером служит звезда. 1930

«Как смятенно жизнь глядит навстречу…»

Как смятенно жизнь глядит навстречу, Потому что детство

за тобой Поднимает узенькие плечи, Поправляет бантик голубой. Потому что, в пестрые обложки Детских книг укладывая ложь. Наше счастье со столовой ложки Ты, зажмурясь, торопливо пьешь. И припомнив, как страницы пели: — Ночью все игрушки оживут, — Улетаешь снова из постели По ночам на несколько минут. — Чтоб, стучась в потухшие витрины — В ледяной непроходимый лес, — На бумаге глянцевитой стынуть Посреди покинутых чудес. И стыдясь, что у тебя короче Волосы, чем думал Андерсен, — На листках смешной и взрослый почерк Ты стряхнешь испуганно с колен. 1932

ПАРАД ИГРУШЕК

В Нюренберге — парад игрушек. Из заветного склада фабрик Темной ночью в сияньи пушек Выплывает смешной кораблик. Плющ бежит по стенам коврами, В лебедином изгибе крыши. — Вот Щелкунчик идет за вами, Покоренные в сказке мыши. Он, как прежде, смешон и робок, Он — влюбленный и виноватый. Из картонных длинных коробок Салютуют ему солдаты. О, как звонки опять доспехи! Флаги вскинуты над толпою. И Щелкунчик грызет орехи С позолоченной скорлупою. Чтобы видеть парад игрушек — За туманною паутиной В небе детские стынут души, Как в сочельник перед витриной. И в раскрашенных пестрых толпах, В самой гуще живого роя. Убежавшего с книжной полки. Узнают своего героя. И простершая словно руки (Как когда-то под елкой дома) — После долгой земной разлуки Я близка ему и знакома. …………………………… Только дети вернулись поздно. Слишком много пустых скорлупок. И хрустят, рассыпаясь, звезды У спасительных белых шлюпок.

СОЧЕЛЬНИК

Падали полки, дрожали двери, Площадь кружилась от урагана — В белый сочельник томились звери За занавескою балагана… Дули мартышки на голые лапы, Ждали вестей с четырех окраин, Клоуны ловко ловили шляпы, И на балкончике стыл хозяин. Публика нынче в домах за столами. За долгожданной рождественской снедью. Некому, некому, дети, с вами Выйти на площадь в гости к медведю. В розовых каплях угасли свечи. Елки теряли покорно сласти. Синие звезды газовой печи Падали жаром в резные ясли. А в балагане львица-калека. Тесно свернувшись под вой метели, Снова увидела сад Гагенбека И купола на дворцах Чинизелли. 1931

ВИФЛЕЕМ

Каждый год в музее городском, Каждый год в одно и то же время, Вспыхивает свет под потолком За стеклом в картонном Вифлееме. Только серебристый часовщик, Что вытачивал дома и стадо, Видит улыбающийся лик В глубине за снежною оградой. В залах проверяют сторожа Все замки и засыпают поздно. — И тогда, беспомощно дрожа, Вспыхнут бертолетовые звезды. По аллеям, мимо тростника, Охрою покрытые верблюды Снова через годы и века Семенят за путеводным чудом. В городе угасли фонари. На деревьях стаяли огарки. И во сне доверчиво цари Выбирают лучшие подарки. И не зная, как доступна цель В этом доме, в этом переулке, Через настоящую метель Повторяют старые прогулки. И пускай на целые века По дороге снова заблудились, Потому что нет часовщика, И часы в домах остановились. Все стихи свои перелистав, В облачных горбах с земною кладью, Свой небесный драгоценный сплав Прикрывают бережно тетрадью. 1932

ВЕСЕННЯЯ РАСПРОДАЖА

На учете: поэты и птицы. Спят всю зиму, укутаны ватой. Лишь весной подымает ресницы, Пробуждаясь, последний глашатай. В марте спрос на мечту необъятен. Делят город по спискам на части И уже раздают с голубятен В синих термосах песни и счастье. В полумраке земного гаража — Корабли, оснащенные раем… Люди, люди, у нас распродажа, Мы последние, мы вымираем. Насыщайтесь тоской поскорее, Разбирайте любовь по котомкам, Стройте замки-оранжереи Нашим бледным бескрылым потомкам. Чтобы дети узнали от взрослых, Что потеряно некогда ими, Видя птиц, что уже безголосы, И поэтов — глухонемыми… Ставьте радиоусилитель На скворешни и на костелы, И пусть водит по скверу учитель В чинных парах воскресные школы. Пусть, ломая границы тиража, Разлетаются наши сонеты… Души, души, у нас распродажа, Мы последние птицы-поэты. 1931 «Скит». II. 1934