Поездом к океану
Шрифт:
— Звучит поистине устрашающе! Это все обо мне? — рассмеялся Юбер и пожал руку генерала, после чего поцеловал — затянутую в шелковую перчатку — генеральши.
— Ну о ком же еще, мой отважный мальчик! Вот, знакомьтесь, пожалуйста. Полковник ВВС США Раймонд Рид, командир первого полка иностранного легиона генерал Мартен Лаваль и его супруга мадам Розмонд Лаваль, капитан Жан-Луи Олье, мой адъютант, и месье Антуан де Тассиньи, советник Шумана[2].
— И племянник нашего славного генерала де Латра де Тассиньи[3], - добавила Симона таким тоном, будто бы это было великой тайной. А покуда Юбер пожимал руки
— Потому прислали меня, как самого бестолкового из носящих нашу фамилию, — легкомысленно рассмеялся «советник Шумана». — В их головах так и не укладывается, что я не ношу военную форму.
— Стране можно служить не только на военном поприще, — усмехнулся Юбер. — Дипломатия — наиболее тонкое из искусств.
— Искусство вранья! — отозвался де Тассиньи.
— Позвольте, но искусство вранья — это актерское ремесло! — донесся до их компании возмущенный голос.
И они разом обернулись на этот возглас, перекрикивавший певицу, как раз взявшуюся за англоязычный репертуар в честь некоторых гостей из присутствующих. Из разношерстной группы людей возле них, как чертик из табакерки, вынырнул молодой человек не старше двадцати пяти лет, тонкий, даже щуплый. Бледный и темноволосый. Из-под черной маски домино — два ярко-синих глаза. Впрочем, вид его был довольно болезненным. И фрак, казалось, на нем с чужого плеча. Эти самые плечи отчаянно горбились. И, вероятно, он был слишком пьян, чтобы держать осанку.
— Мы говорим о ремесле или об искусстве? — рассмеялся Юбер.
— О! В случае Жерома ни о каком ремесле речи быть не может! — тут же горячо сообщила Симона. — Просто вы не видели его Калигулу[4] в Эберто[5]! Это мое самое большое открытие после возвращения из Констанца!
— Жером Вийетт, — представился этот незнакомец, очередной из толпы новых лиц и вместо того, чтобы поприветствовать присутствующих, подхватил виски с подноса, проносимого официантом. На ногах он едва стоял, но неожиданно выровнялся, расправил свои сутулые плечи и даже прибавил в росте. Приподнял бокал весьма изящным отрепетированным жестом и провозгласил: — Артист, Калигула и коммунист.
После чего сделал жадный глоток.
Остальные рассмеялись этой шалости — ввиду молодости юного актера иначе и не назовешь.
— Знавал я одного Вийетта из Канн до войны, — с приятной улыбкой сообщил генерал Лаваль, желая придать беседе должной светскости. — Мы останавливались на его даче у моря. Помнишь, Розмонд?
— Конечно, помню, — обрадовалась та. — Интересных взглядов был человек.
— И редкая сволочь! — огрызнулся Жером. — Разместил в доме в Грассе штаб нацистов. Читал статьи своего Дорио[6] с утра до ночи. Особо излюбленные цитаты заставлял заучивать наизусть. Это полезно для памяти — теперь со своими ролями я справляюсь легко.
— О-о… — только и промямлила мадам Лаваль, изумленно озираясь на хозяев дома. Симона растерянно поморгала, натянула на губы улыбку и прощебетала:
— Кажется, вы слишком грозны для праздника. Вы же не Калигула, Жером, выходите из образа! Сегодня положено танцевать и веселиться.
— А я так и
— Мне нравится ваша философия, месье Вийетт, — не остался в долгу Анри, следуя его примеру хотя бы в отношении алкоголя — пустой бокал в его руке сменился полным. Перепуганный вид хозяйки вечеринки, пригласившей этого задиру (в самом деле, не генерал же приволок Калигулу!), его бы очень забавлял, но, в сущности, этот малый был прав. Скучно! И именно по этому поводу он стащил с лица домино. — Вот. Прошу лицезреть. Лицо убийцы, который в очередной раз вышел сухим из воды на страже чести своей страны.
— Ну это уж вы хватили лишку, господин подполковник, — рассердился генерал Риво, тоже недостаточно трезвый, чтобы оценить комизм происходящего. — О чести у здесь присутствующих, я полагаю, довольно схожие представления. За редким исключением среди тех, кто в этом ничего не понимает.
— То есть, — живо подняв голову, осведомился Вийетт, — из здесь присутствующих никто не хочет остановить безумие в Индокитае?
— Ваш безответственный пацифизм здесь не уместен! Отдать им все без борьбы?! Вы можете представить себе, что сделают бандиты Вьетминя с собственным народом, если признать их власть?
— А вы можете представить, что они сделают с нами, если не признать? Отрицая роль Вьетминя в борьбе с японцами, вы отрицаете все, за что боролись здесь, в этой части материка! — парировал Вийетт и вновь посмотрел на Юбера: — Я полагаю, вы единственный из нас, кто там был, верно? Как впечатления? Понравилось?
— Еще бы! — присвистнул Анри, сделав глоток. В хлам было нельзя — врачи запретили. Но хотелось страшно. — Там хорошие сигареты, хорошие машины и много выпивки. И еще это чертовски далеко от дома. Почему мне должно было не понравиться? Лучшее время, полное приключений. Почти как похищение группенфюрера СС прямо из комендатуры посреди бела дня.
— Боже, вы это сделали?! — восхитился де Тассиньи. Спасительное восхищение. Несколько пар изумленных глаз, включая глаза совершенно пьяного артиста-коммуниста-пацифиста, уставились на подполковника.
— В Тюле, осенью сорок третьего, — продолжал плести что взбредет в голову Юбер, отвлекая внимание присутствующих от никому ненужного конфликта. — Пока мы с приятелями возились с Карлом Беккером и поставили на уши всех бошей и их милицию, моя группа освободила несколько еврейских семей. Их должны были конвоировать в лагерь. Группенфюреру не повезло, зато повезло нам. Прямо адское везение, что прорвались.
— Потрясающе! — подал голос американец, едва ли не аплодируя.
А Риво, ей-богу, как гордящийся своим чадом отец, заявил:
— Что я вам говорил, господа? Такие операции опытные вояки среди нас не проворачивали! А тут сопляк никому неизвестный…
Генеральша смущенно похлопала супруга по обшлагу и улыбнулась Юберу, одними глазами прося простить расходившегося генерала.
— У вас была связь с де Голлем? — поинтересовался, между тем, Лаваль.
— Тогда уже была. Как вы понимаете, вначале наша группа действовала по собственному почину. Как и все.