Поэзия и поэтика города: Wilno — — Vilnius

Брио Валентина

Городское пространство в стихах Венцловы разомкнуто — в нем совмещаются и как бы взаимно перетекают не только разные времена, но и страны, создавая ощущение всеобщей истории человечества, включенности малого города в нее. Образ города мифологизирован, вернее, город воспринимается сквозь миф; город всегда состоит из реального и мифологического планов, он почти не существует однозначно, в нем проступают, сквозь него прорастают локусы и культурные коды других городов.

Вот вполне топографическая Москва из стихотворения «'Seremetjevo, 1977», включающего в заглавие дату эмиграции автора, но написанного в 1985 г. и фиксирующего момент прощания. Для человека, окидывающего Москву «мысленным взором» из Шереметьева, — это взгляд, в сущности, из потустороннего мира (или, быть может, наоборот, глядящего в потусторонний мир): лирический герой еще здесь, в Шереметьеве (т. е. в Москве) — и одновременно уже за границей:

Пройдя сквозь холод таможни, сквозь строй настороженной стражи, Вскарабкавшись по ступенькам в скудный

валютный эдем, Вспомнил, что не помахал рукою тем, кто остался. …Не знал, кто из нас в плену Персефоны — я ли, они ли. Смотрел сквозь стекло из-за столика на чистое летное поле — На брошенное тело, как здешний сказал поэт. (Перевод Виктора Куллэ) [382]

Стена пока прозрачна (окно, стекло), но поэт уже отделен ею, и это усиливает раздвоенность, как усиливает ее мотив «плена у Персефоны». Этот образ принадлежит поэтической традиции (Мандельштаму, Пушкину); с его помощью сохраняется неопределенность: то ли прохождение через ад как новая инициация, то ли, вырвавшись из ада, персонаж восходит к неизведанным откровениям судьбы. Взгляд сквозь стекло поддерживает ту же иллюзию (еще присутствия, когда ты уже отделен). Оконное стекло и есть «воплощенная граница», как обозначит позднее Венцлова-исследователь. Об этом он рассуждает в связи со стихами Иосифа Бродского: разделенное, «расплывшееся надвое пространство (и время) связать способна только речь» [383] , прежде всего поэзия. В стихотворении словно расходятся концентрические круги от четко обозначенного и ограниченного помещения в аэропорту до взгляда на город в целом (электростанция, трамваи, бульвар, Большая Грузинская улица) и до всей «страны неродной, данной как временное тело», до Баренцева моря, до материка, вплоть до космического удаления. Здесь — ключ к пониманию поэтики пространства у Венцловы. Заключительный стих может означать и вид сверху и вид снизу (совпадающий и с реальным удалением — взлетом самолета): «кресты самолетов над невидимым городом» («Lektuvu kryziai virsum nematomo miesto»). Автор (по его словам) имел в виду еще и град Китеж.

382

Рус. перевод: Журнал поэзии Арион. 2001. № 3. Цит. по электронной версии: http://www.arion.ru/

383

Венцлова Т. «Литовский ноктюрн: Томасу Венцлова» (1973–1983) // Как работает стихотворение Бродского. Из исследований славистов на Западе. М., 2002. С. 120, 122.

Этот стих словно перекликается с образом из стихотворения Циприана Норвида «Stolica» («Столица»), начинающегося: «О! Улица, улица… / Городов, над которыми крест» — и заканчивающегося так: «В облаках?.. крест!» [384] Москва оборачивается такой столицей; образ стихотворения Венцловы неожиданно «врывается» в описание города многозначностью норвидовской символики, создавая новые ореолы, которые теперь несут на себе отсвет не только литовской и русской (вероятно, присутствует память и о стихотворении Б. Пастернака «Ночь», 1956), но и польской литературы.

384

Norwid С. Utwory wybrane. Wybгаl i opracowall Mieczyslaw Inglot. Wroclaw; Warszawa; Krak'ow: Ossolineum. S. 100–101.

Неназванный Петрополь-Ленинград четче виден в посвященном О. Мандельштаму стихотворении «Poeto atminimas. Variantas» (оно хорошо известно в переводе И. Бродского «Памяти поэта. Вариант») [385] . Точно найденный образ вначале и весь метафорический строй стихотворения очень тонко создают некий параллельный мир: как бы зеркальное (может быть, в водной глади — и на литовском языке) отражение Петербурга-Ленинграда Мандельштама и Ахматовой. Бродский в переводе, естественно, апеллировал к «петербургскому мифу» Мандельштама в сознании русских читателей, и два этих текста тоже взаимодействуют, имплицитно привлекая и тексты поэта, которому стихотворение посвящено.

385

Venclova T. Pasnekesys ziema. P. 128.

Вернулся ль ты в воспетую подробно Юдоль, чья геометрия продрогла, — В план города, в скелет его, под ребра… …Опять трамвай вторгается, как эхо, В грязь мостовых, в слезящееся веко, И холод девятнадцатого века Царит в вокзалах. Тусклое рядно Десятилетий пеленает кровли… …Оставь же землю. Время плыть без курса. Крошится камень, ложь бормочет тускло. Но, как свидетель выживший, искусство Буравит взглядом снега круговерть. Бредут в моря на ощупь устья снова. Взрывает злак мощь ледяного крова. И легкое бессмысленное слово Звучит

вдали отчетливей, чем смерть [386] .

386

Бродский И. Сочинения: В 4 т. СПб., 1994. Т. 4. С. 305 и 306.

Венцлова говорит с русским поэтом на другом языке, — но в то же время на языке его образности, на языке поэзии. Здесь принципиально важные для поэзии Венцловы образы: злак, пробивающийся сквозь ледяную кору: преодолевающие смерть слово, искусство-свидетель; это вернется и в других стихах..

Улица Пестеля в Ленинграде-Петербурге может вдруг обрываться Иосафатовой долиной (как местом возможной встречи) и тут же выходить к Лете («Pestelio gatv», стихотворение, связанное с приездом автора в 1988 г. в этот город). Напомним также, что Лета в поэзии Серебряного века довольно часто протекает в Петербурге.

…Что ты здесь ищешь? Стертый текст на трухе штукатурки, старый балкон, вчерашний день, превратившийся в прах. Развязанный Гордиев узел, известка, асфальт, черепица, сор подворотен и лестниц, незатворенная дверь. Здесь, где совпала когда-то жизнь со звуком и жестом, улица на слегка измененном говорит языке. Июнь белизной мерцает, и каменеющий мозг, слепнущий, не вмещает уже утраченные времена. Веком окрашены синтаксис, архитектура, солнце в капителях колонн, бронзовая улыбка в нише. Разве что голод и бедность сопротивляются веку, разве что остается от юности только страх. Странно, что мы повидались раньше, чем думали, — не в долине Иосафата, не в роще возле Леты, ни даже в безвоздушной вселенной… (Перевод Владимира Гандельсмана) [387]

387

Венцлова Т. Граненый воздух / Пер. с литовского В. Гандельсмана. М., 2002. С. 50.

Эта сгущенность образов отсылает сразу и ко всей традиции Петербургского текста в русской литературе (включая опыт физиологического очерка с его деловитой подробностью описания), и к его эсхатологической проблематике в частности; к контексту поэзии русского Серебряного века, и вообще к поэзии, к ее сути и судьбам, к судьбе поэта-друга, прежде жившего на этой улице, а может быть, и к Ахматовой, словно перекликаясь с ними «в духоте, над нежданным материком» (если воспользоваться образом другого стихотворения Венцловы). Ведь это и был «милый круг» поэтической юности автора, для которой тоже находится место в этом насыщенном литературными смыслами пространстве Петербурга. Здесь, среди нахлынувших воспоминаний и насущных впечатлений, естественно приходят мысли о поэзии.

Звук уходит с толпою, но ремесло неизменно — время на строфы разменивать, страх сколачивать в смысл. Трепещет лишь пыль да голос, которому знать не дано, сколько вбирает истины его одинокий блеск [388] . (Перевод В. Гандельсмана)

Упомянем здесь и еще об одном стихотворении о поездке в Петербург через семь лет и связанном, как и предыдущее, с именем Бродского, которому оно и посвящено, — «В Карфагене много лет спустя» (1995). Своим заглавием оно опять же отсылает и к Петербургу Мандельштама и Ахматовой («В Петербурге мы сойдемся снова…»).

388

Там же. С. 50–51.

Равновесие. Точка, где выжить лишь нам Довелось — остальных Сквозь палаты и нары несло по волнам На глубинах иных. …Город теперь Полон прошлым. И то, Как едины в нем стройная ясность цепей, Устремленность мостов, Свет трамваев и карцеров лампы, бетон, Двор и облако над — Та страна, где ты был многократно рожден, Но не рвешься назад. (Перевод В. Куллэ) [389]

389

Старое литературное обозрение. 2001. № 1. С. 206.