Поэзия народов СССР IV-XVIII веков
Шрифт:
Один конец у скопидомов: придавит их до срока
Вьюк неисполненных желаний — свое не наверстали!
Ах, крови Саидо горячей хотят ресницы гурий:
Дрожа, как тонкие кинжалы, к несчастному пристали!..
* * *
Если бедность пришла — все теперь вверх ногами пойдет!
Опорожненный кубок от легкости перевернется...
Чем
Долг невежды молчать, коль науки беседа коснется.
Разве мастер умеет унияеенно благодарить?
Разве гордый Фархад — хоть гора упади! — содрогнется?
Что для пленника цепь, для иголки — суровая нить...
Если путник устал — путь домой нескончаемо вьется...
Без отверстий фонарь душит яркое пламя свечи,—
Без надежды на волю живой человек задохнется!
Тот, кто беден и горд, не имеет цены для других...
Тот, кто выпил вино,— чтобы кинуть бутыль, размахнется!..
Вниз глядеть не хотят восседающие наверху...
О, презренное время!.. Но как беззащитным бороться?
Враг, поправший тебя, покорится сильнейшим, как раб...
Все же гибнет Фархад, а гора над героем смеется!
О мой кравчий! Нельзя горло хрупкой бутылки сжимать:
Да уверен ли ты, что за кровь отвечать не придется?
Жадный скаред-купец даже собственной тени бежит:
Обезумеет он и уже никогда не очнется!
Я в горячей пустыне умру, вспоминая тебя...
Это поле в крови — разве полем цветов обернется?
Боже! Солнце твое, что моей не щадило звезды,
Пусть с лазурного купола рухнет — и праха коснется!
Саидо, Саидо, здесь людей здравомыслящих нет...
Меж безумных брожу! Друг, товарищ откуда возьмется?
КАСЫДА ЖИВОПИСЦУ
О, наш мастер! Так прекрасны образцы его труда,
Что китайским живописцам не достичь их никогда!
Словно кровью соловьиной, вся ладонь обагрена,—
Будто в розу превратилась! Но рука его тверда.
Взял он кистью тростниковой у тюльпана черноту —
Подсурьмить глаза живые чаши светлой, как вода.
Если мастер несравненный начинает рисовать,
Пальцы прочих живописцев каменеют от стыда.
И сердца их разъедает зависть едкая, как желчь,—
Желтой ржавчиной покрылись — это худшая беда!
Есть тетрадь для рпсованья у кумира
Там цветник благоухает, сердце тянется туда.
Соловьиные ресницы он для кисти раздобыл:
Дивно-тонкому узору чтобы не было вреда.
В пиале кипит и блещет небывало алый цвет,
А лазури этой рады были б райские врата!
Желтизна плодов садовых,— если вздумаешь сравнить
С этим золотом цветущим, и бесцветна и седа.
Побледнел и сам Иосиф, знаменитый красотой,
В паланкине скрылся, будто наступили холода.
Эта кисть дает начало Нилу — радостной реке,
Под землей весенним светом разгорается руда.
Деревцам своим велит он самоцветами цвести,—
Их весна, не увядая, будет вечно молода!
Там, где вьющиеся розы все земное оплели,
Где в потоке трав цветущих за грядой бежит гряда,—
Будто собственные пальцы, верен мастеру калам,
Кисть не знает принужденья, дружбой мастера горда.
Строгий циркуль изумляет живописцев наших лет,—
То, что мудрому забава, им — жестокая страда;
Как простой красильщик — палкой, кистью действуют они.
Как подобных самозванцев терпят наши города?
Руки лживым подмастерьям страх колодками сковал,—
Но, когда бежать им надо, ноги быстры хоть куда.
Кисть была для них метлою — путь за ними замела,
Много было нерадивых — все пропали без следа.
Славен мастер хитроумный! Мудрой, любящей руке
Глина серая годится для цветка и для плода.
Снова жизнь в меня вдохнуло лицезренье красоты,—
Жаль, потерянными были все прожитые года!
Сколько в жизни промелькнуло гиацинтовых кудрей,—
Кисть любовника природы приманила их сюда.
Ветви, прыгнув из картины, вслед бегущему бегут,
Так и ловят за одежду,— стала вся она худа.
О приятель-виночерпий! Отрезви меня вином.
Вновь шумит вино волною,— дай забросить невода.
Новый лад опять уловим — вновь напев перемени!..
Не грешно ль молиться краскам? «Нет» скажи мне или «да»!
От пристрастия к искусству обезумел Саидо,
В упоении хотел бы жить до Страшного суда.
КАСЫДА ХЛЕБОПЕКУ
Какие лепешки! Подобны щекам молодым!