Поэзия рабочего удара (сборник)
Шрифт:
Ноша*
Монархисты, апаши, республиканцы, попы, спекулянты, рантьеры, – слушайте.
Воздух заряжен.
Приверженцы стального гула, партизаны удара, вожатые тяжелого подъема, строители высоких труб, творцы точного штриха.
Мы здесь во всеоружии.
Мы назовем вещи простые и обыденные, но торжественно скажем: вот чудо!
Мы хвалимся, черт возьми.
Наши повести знают миллионные
Мы открыто на площади зажигаем печи.
Мы идем волнами: миллион на миллион.
Наши волны дышат сожжением.
Но они же гудят и созданьем.
За темные столетия тоски.
За ваших богов и палачей.
За города смерти.
За государства нищеты.
Клянем.
И расплавим.
Мы – пока делегаты.
Мы вызов.
Но… загудим, и начнется.
Чудеса работы*
Он рушится, он падает… мир.
В прошлое взглянем и кинем:
«Отрицаю!»
Миллионы взоров к будущему и громко, всем голосом:
«Строю!»
– Мы все на работе.
Дадим людскую шеренгу в сто миль на кряжах Урала.
Идемте стальной толпой по копям Уэльса.
Грянем железный гимн под сводами заводов Рейна.
Трансваальцы, на горы!
Механики Чикаго, вы достроили чудовищный мост для канала. Пустите по нему поезд – мост заиграет, как арфа.
А потом веселым маршем на сходку, на сходку мировую.
На лучшую площадь Европы.
Бежим, задыхаясь.
И ударьте хором: «Люди, гудки, клокочите, печи, пойте, каменные дамбы!»
– Отставить. Учитесь прерывать свой гомон во мгновенье.
И кверху же руки, механики-рабочие.
– На полюсе созданы стропила. Выше гор.
Там волшебники…
Летом на полюсе нет ночей, черные стропила в синем свете играют, как призраки, ходят за небом и встают черным миражем над раскаленной Сахарой.
Сильнее… Сильней по стропилам.
Ломим.
Дымим.
Закаляем.
– Это дома. Дом на дом, колонна на колонну, ворота на ворота. Выше неба, до звезд.
– Это шахты.
– До лавы, до самого жаркого безумия земли… роем.
– Княжеский город… Толпы дворцов…
– Снести их немедленно. По нашим планам здесь проходит аллея с вишневыми садами по бокам… Через всю Европу. Прогулка через материк будет недурна для уставших.
– Там болота.
– Нам не до шуток: разрыть их, осушить, поставить домны, осветить леса.
– Что за странность? Тут нелепая насыпь, железная дорога.
Подать ее верст на сто.
Но тише – священная минута: надеваем рабочие блузы.
Гудим
И заносим удары мгновенно.
По убогим мастерским везде ли, везде ли заложен динамит?
– Взрывайте бесстрашно.
Хороните вместе с ними тухлые города без дыма и грохота.
А потом собирайте все лучшие чудовища-заводы, бурлящие домны, смелые мосты, вызывающие краны, необъятные корпуса, собирайте их на каменный, на железный митинг.
И в тысячу верст длины.
В сто верст ширины.
Скандально громадный сверхколосс.
Построим завод.
Его постройка – мировой радостный конгресс работников.
Он сам ошеломлен собой.
Вот он, он вырос, он построен.
Он в дыму: горячий и родной смрад его подземного сердца уже дурманит миллионы.
Целые тысячи выбегают из мастерских смотреть на центральные крыши. Беса. Беса силы и напора мы хотим.
Наивная молодежь, раззадоренная песнями труда, хотела спорта работников.
Крыша рухнула.
Из глубины кузниц вставали налитые работой серые бетоны, грузно задрожали, и весь живой миллион завода наполнили трепетом мускулов.
– Шатунов, шатунов нам! – немедленно переменила фронт молодежь.
– Стальных! Мы хотим отдаться этим мгновеньям.
– Силы и подъема.
В воздухе пронесся гигант – коленчатый вал, и с ним яркие, налитые синеватой кровью, шатуны.
Они взбесились и каленым шепотом заполнили своды, двери и туннели завода.
Толпа застыла, а потом враз закричала, безумствуя:
– Всё!
И нажим,
И удар,
И подъем –
Все людское отдаем как награду, как приз, как душу…
Вам,
Шатуны.
Толпа прибывала.
Торжество почувствовали, почувствовали даже мастерские с тяжелой, горячей работой.
– Страсти. Безудержной страсти.
Не святоши же мы, черт возьми.
С края толпы поднялся чумазый, потный дядя и хриплым голосом закричал толпе:
– Как раз я делегат оттуда.
Часть публики засмеялась. Это были чудаки-чернорабочие, работавшие на переносках внутри двора.
– Не грохочи. Сюда. Идите!
Ворота сталелитейных мастерских с ревом раскрылись и уплыли.
Плавильные и калильные печи ревели, как сказочные псы-великаны.
Нефть сгорала во рту изрыгающих февок, и рвалась в наполненные пламенем печи, и, казалось, жрала сама себя.
Мастер махнул рукой, жерло печи раскрылось, масса шарахнулась от жары и света.
Она не смотрела, мучилась, билась в жарких снопах воздушной лавы.
В адском шуме нельзя говорить, но мускулы лиц мгновенно сыграли одни и те же слова у всей громады: