Поэзия социалистических стран Европы

Коллектив авторов

ЧТО ЕСТЬ ПОЭТ

Так что такое есть поэт? Скорбит он где-то рядом с нами? Дрожит и плачет? Вовсе нет Он только сердце ранит снами когда трагическая явь мешая грозно дни и ночи гордиев узел завязав над головой его грохочет и беззащитный и больной готовый рухнуть на колени он спотыкается порой о рифм незримые каменья и шелестит в напрасном рвенье пустых метафор мишурой.

ШТЕФАН ЖАРЫ

* * *

Вы, люди будущего века, чьи образы, как гребни гор высоких, я мысленно ищу на ощупь, не будьте горды и надменны! Не будьте горды мудростью своею, надменны

красотой своей не будьте, покуда хоть один из миллиарда не сможет имя написать свое и будет хоть один из миллиарда в грязи влачиться. Вы из команды той ракеты первой, что лобызнет пустынный кратер Марса, с приветствием неситесь голубиным, с оливкового веткой, а не смертным лучом губительным, что мечет гелий. Сын будущего с новым представленьем о красоте – с яснейшей головою, за счет пищеварения и секса сверхмерно развитой,- владычить будет миром. Но горе, если будет он без сердца, кусочка мышц вот этого, который горит, как пламень, этот пламень страсти, которым человек к земле припаян.

МЫСЛИТЕЛЬ

Дрожал от нетерпенья охвачен жаждой знанья. Не знал, что ошибется и примет заушенье. Когда ошибся - слюною пряной подслащивал страданья, врачуя раны. И за успех нежданный хвалы не принял плату, а телескоп уставил, как Галилей когда-то, он в звездный мрак, чтоб в нем, да и в себе самом все «почему» и «либо» сменить на слово «ибо». Он выразил миров движенье, недвижных звезд соотношенье, и старцы на него поднялись у огненного рубежа. Но все-таки он рвался ввысь; хотя пылал, он не кричал. Молчал и путь свой продолжал. На его правде, а не на тебе, рыба-кит, стоит наш глобус. Нет, Но стоит – летит!

МИКРОМИР

В росинках травы утренних вершин. Какой творец работу завершил? Восходит солнце. В капельке одной - светило целое, весь мир земной. На травы, окропленные росой, наступит человек ногой босой. Не ведая об этом до поры, он разрушает целые миры. Шагает, радуясь рожденью дня… Но чья над ним занесена ступня?

МИЛАН ЛАЙЧАК

ПО КРОВАВОМУ РУЧЬЮ

То, что было,- это все станется, Никогда быльем не порастет. Словно шрам, который с нами старится, Р ядом с нами прошлое идет. Ни на час из сердца я не выброшу И не позабуду никогда Скалы, рядом с нашим детством выросшие, Крутизну и блеск немого льда. Под ногами гнется слабый лед. Все же - вверх я лезу по оврагу, Чтоб орлиный разглядеть полет, Избавляющий меня от страха. Словно шрам, который с нами старится И не зарастает никогда,- Прошлое. Оно не возвращается И не исчезает без следа.

*

На ходу по бедрам бьют гранаты. Пистолет свисает на ремне. Ну и что же? Надо – значит, надо! Жизнь становится понятной мне. К нам пришла до срока седина, Наши лица иссекло морщинами - Вот как нас пометила война: Становились мальчики – мужчинами. Снег. Могилы братьев в том снегу. Годы черные и тюрьмы страшные. Никогда я не смогу Нежность возвратить мою утраченную. Не вернет ее ни врач в халате белом, Ни зеленый май. Слабый женский крик перед расстрелом Свято в сердце сохраняй!

*

Чьи-то

сестры, чьи-то дочери Плакали в палатах по ночам. Мы дежурили у них по очереди. Помогали санитарам и врачам. Слышал я, как девушка со сна Крикнула своей больной подруге: «Мамочка моя! Ты сожжена! Пепел твой упал мне прямо в руки!» Так всю ночь их мучал черный дым, Газовые камеры их ждали. Лишь под утро забывался Освенцим: Девушки внезапно засыпали. Седина из-под платка видна. Пальцы обожженные в перчатках черных Так мне в память врезалась одна Из врагом замученных девчонок.

*

Нам не обещал конец войны Ни местечек денежных и теплых, Ни роскошных яств, ни рюмок полных, Нам такие лавры не нужны. Деревянная моя земля! Мы тебя сожженной увидали: Сорняком поросшие поля, Фабрики в разрухе и развале. На стену повесив автомат, Взял словак лопату в руки. И до нас донесся голос друга. «Хорошо!» - сказал нам русский брат. И помог нам выиграть войну. Вместе с ним за мир и мы в ответе. Больше всех земель на свете Я люблю Советскую страну.

*

Будто и не десять лет промчалось! Будто бы – вчера, позавчера… Вспомнишь печку, сладкую усталость, Нескончаемые вечера. Старый покосившийся барак. Смена увлеченно отдыхает. На веревках – паруса рубах. Жестяная печка полыхает. С каждым восстановленным мостом, С каждой новой школьной партой, Сызнова мы убеждались в том, Как права, как справедлива партия. Старый покосившийся барак. У печурки – ветераны. На веревке – паруса рубах. Там мы залечили наши раны.

У ШИВЦА

Я знал харчевню у Шивца, Немало попил там пивца. На крыше дранка там гниет, И ветер песенки поет. Порог, истоптанный людьми. Висит записка над дверьми: «Борг помер. Борга провожали Те, что на свадьбах здесь гуляли». Распятье помню в кабачке И черных мух на потолке. А в половодье или в дождь Сюда не скоро добредешь. Перед крыльцом гогочет гусь. Вот вам дворец! Входи, не трусь! Мы тут студентами бывали, Вино с подругами пивали. И помню, как в конце недели До самой зорьки здесь сидели. Бушует память, как река, И для нее тесна строка. Я снова здесь, я у крыльца Харчевни старой близ Шивца. Не узнаю знакомых мест. Нет мух, не виден черный крест - Лишь светлый контур на стене Напомнил мне о старине. В большом котле кипит гуляш, В харчевне шум и ералаш - Проходчики со всей округи Сюда сошлися на досуге. Те, кто пробили твердь скалы, Сюда собрались за столы. Расселись рядом – с другом друг И хвалят мощь рабочих рук, Перед которыми гранит - И тот не долго устоит. Я знал уже, что на неделе В крутой скале сошлись тоннели. Вошли девчата в кабачок, И Пишта достает смычок, И подозрительных мамаш Приводит в раж бурильщик наш. А кто-то, лишнего хватив, Старинный затянул мотив Про девку скверную одну Да про неверную жену… Уж огонек едва мигал, От пляски сотрясался зал, Уж кто-то в уголке дремал, А Пишта, все играл, играл… Вот так сидеть бы без конца В харчевне старой у Шивца.