Погасить Черное Пламя

Гинзбург Мария

Так, да не совсем.

Проходя через верхние ворота, Лайтонд терял свое физическое тело и становился магическим полем. Когда у него это случайно получилось первый раз, эльф жутко испугался и решил, что умер. Но он ошибся.

За седьмыми воротами была не смерть, а вечность.

После этого Лайтонд понял все туманные намеки, которыми пестрели магические книги. Понял он так же, что никому раньше не доводилось выходить через седьмые ворота, кроме разве что великого и мрачного некроманта древности Ульвхаарта. Некромант не был склонен к излишней откровенности; он изложил подробности своего путешествия в песне, изобилующей кённингами

и недомолвками. Остальные маги поняли немного, но достаточно, чтобы позавидовать некроманту черной завистью, и исказить его и без того не самое внятное послание своими домыслами и догадками.

Таким образом, Ульвхаарт добился того, чего хотел, и здесь его не смог бы осудить никто из магов – пройти через седьмые ворота случайно стало невозможно. И причина была не в мелочном желании сохранить монополию на темное знание, в чем Ульвхаарта в голос обвиняли его коллеги по волшебному искусству (именно после этого путешествия Ульвхаарта некромантия в отместку была объявлена запретным колдовством). Некромант проявил немалое благородство характера.

Проблема, как всегда, заключалась не в том, чтобы пройти через седьмые ворота – а в том, чтобы вернуться.

Невнятная песня Ульвхаарта спасла жизнь многим магам авантюрного склада характера, которые просто не смогли бы повторить описанный в ней путь.

Лайтонд же сильно сомневался, что он сможет пройти самые верхние ворота в теле Черного Пламени и последовать за ним на седьмое небо драконов. Но Верховный маг Фейре со всей отчетливостью понимал, что даже если у него получится, то вернуться оттуда в физический мир ему не удастся. Если бы эльф не закрыл высшие эфирные ворота дракона, император бы запросто улизнул от него – в очередной раз. А Лайтонду ничего не хотелось так сильно, как закончить эту бесконечную игру в злого дракона и благородного драконоборца.

Эльф развернулся и двинулся по трубе в ту сторону, откуда, судя по строению мышечных волокон, всасывался жидкий огонь.

Владислав не увлекался драгоценными безделушками; они слишком индивидуальны, слишком ярки. Наверняка у дракона имелась опись его сокровищ, по крайней мере, наиболее значимых драгоценностей. По этой причине сын рабинского аптекаря остался совершенно равнодушен к тяжелому золотому венцу, который так глянулся Искандеру, и к украшенному рубинами парадному панцирю. Владислав планомерно и методично набивал карманы своей куртки золотыми монетами – тонкими, как лепесток, эльфийскими розеноблями, боремскими талерами, украшенными замысловатыми рунами и витиеватой чеканкой, сюркистанскими квадригами с дыркой посередине. Владислав чуть не прослезился, обнаружив в этой груде мандреченского «всадника», монету старой чеканки, на которой изображался всадник с копьем, протыкающий змея – придя к власти, Черное Пламя особым указом заменил литейный штамп.

Смотреть в сторону Лайтонда Владислав избегал. Даже он, начисто лишенный магического дара, чувствовал колебания эфира. Ему не было страшно в анфиладе, когда они шли сквозь пламя, выпущенное отчаявшимся императором. В тронном зале Владислава охватил азарт рубки, ярость ближнего боя. Так что трусом сын рабинского аптекаря совсем не был. Но сейчас ему было жутко, и Владислав сосредоточил все свое внимание на медово-желтых монетах.

Из-за этого он и упустил момент, когда Искандер вдруг резко выпрямился и повернулся к Верховному магу Фейре. Искандер покосился на соратника –

неловко, как кукла, повернувшись к нему всем корпусом. Но Владислав любовно поглаживал ребро «всадника», проверяя наличие насечки.

Искандер медленно, по широкому полукругу, двинулся к Лайтонду. Он заходил со стороны лапы Черного Пламени, невидимый и недосягаемый для Рингрина.

Лайтонд не ошибся. Шагов через сорок труба начала сужаться, и вскоре эльф очутился перед узким выходом из нее. Он был забит липким комком темно-синей слизи, в который под действием жара от тела дракона превратилось заклинание. Края комка уже совсем обуглились и почернели. Лайтонд понял, что надо торопиться. Как только такой же такой комок в нижних воротах эфирного тела Черного Пламени рассыплется в прах – а произойдет это довольно скоро – дракон вернется в свое тело, и горе тогда незваному гостю!

Эльф проворно сплел еще одну печать из Цин. Затем быстрым и сильным движением выбил почти усохшую пробку. Снаружи донесся рев огня. Лайтонд выпрыгнул – хотя, точнее будет сказать «вылился» наружу, поспешно окутывая себе коконом из жаронепроницаемой Цин. Сейчас эльф напоминал огромную жужелицу. Он впихнул печать в узкую горловину трубки и упал вперед.

Лайтонд думал, что окажется в океане огня. Эльф хотел забраться обратно на трубку и пройти по ней, как мальчишка проходит по забору. Он не хотел встречаться с Черным Пламенем в его собственном теле. Если бы забраться на гладкую трубку не удалось, Лайтонд бы обплыл ее.

Но эльф упал на что-то твердое и приятно холодное. Он поднялся на колени и огляделся. Лайтонд оказался на островке, покрытым твердым черным песком. Если бы эльф находился в Фейре, он был прозакладывал бы голову за то, что песок этот – искрошившаяся со временем, застывшая лава ближайшего вулкана. Островок был невелик. По форме он походил на узкое днище перевернутой лодки, да и по размерам был немногим больше.

В черный песок уходила грубая, ржавая цепь.

Лайтонд обернулся.

Второй конец цепи был намертво приварен к основанию стальной трубы, что покоилась на груди огненного океана, окружавшего островок.

Лайтонд принялся осторожно разгребать песок. Он был рад, что не ошибся в своих предположениях и нашел верхние ворота эфирного тела Черного Пламени. Но очень уж странно они выглядели.

Из песка показался магический шар черного хрусталя. Цепь уходила в него. Эльф разбил его, вырвал из шара цепь… и подался назад, уже поняв, что ошибся, но было поздно.

Из-под разлетевшихся осколков появились черные, скрюченные пальцы, а затем и вся рука до локтя. Она стала огромной, размером со взрослую анаконду, и стиснула голову Лайтонда. Череп эльфа затрещал, словно орех.

Голову Лайтонда огненным венцом охватила боль.

Он рванулся назад, в мир физических, плотных тел – и застонал от ужаса.

Лайтонду следовало следить за цветом своего водяного тела. Тогда бы он заметил, что из ярко-синего оно уже стало почти черным. Эльф беспечно призывал Цин каждый раз, когда чувствовал нехватку магической силы… и вся мертвая сила, что он не израсходовал на эфирные печати, влилась в него.

Радагасту показалось, что из дальнего придела вырвался столб старой, черно-серой пыли. «Обрушилось там что-то, что ли», без особой, впрочем, тревоги подумал мандречен. Он не слышал характерного треска проседающего камня.