Поглупевший от любви
Шрифт:
— Мне не стоило обвинять тебя в убийстве мужа, — повторила она. — Майлз мог умереть в любую минуту. Даже в последнюю неделю у него было два слабых приступа.
Себастьян продолжал молчать. Наконец, она осмелилась взглянуть в его лицо, но так и не смогла понять, о чем он думает. Он смотрел на свои руки.
Но тут он внезапно вскинул голову, взглянул на нее, и по спине прошел озноб.
— Я бы убил его, — тихо признался он. — Убил в мгновение ока, если бы это помогло стать твоим мужем.
Слова
Эсме от удивления приоткрыла рот.
— Но ты был обручен с Джиной, — выдавила она.
— Я убил бы его за то, что он столько лет на твоих глазах изменял тебе с леди Чайлд.
— Но мы не… он не…
— Думаешь, никто замечал? Я знаю, Эсме, тебе было не все равно, — тихо, но свирепо продолжал он. — Я видел, как тебя коробило, когда он на людях целовал леди Чайлд в щеку. Видел, как ты избегала его. Видел боль в твоих глазах, когда он брал ее под руку.
— Могу уверить, у нас было взаимное соглашение, — запинаясь, пояснила Эсме. — Если на то пошло, оскорбленной стороной был именно он. Это я оставила его, а не наоборот.
Но похоже, он даже ее не слышал.
— Сидя рядом со своей любовницей, Роулингс часто приглашал тебя присоединиться к ним, словно у тебя вообще не было чувств.
Эсме вдруг вспомнила кое-что и поникла головой.
— Было больно только потому, что у леди Чайлд были дети, а у меня нет. Я была просто глупой, ревнивой… — пробормотала она.
— Мне все равно. Я мог бы убить его за то, что так безжалостно ранил тебя. За то, что недостаточно ценил тебя.
Последовала минутная пауза, после чего Эсме улыбнулась слабой, кривоватой улыбкой:
— Я рада, что ты его не убил.
— Я тоже, — кивнул Себастьян. — Но не могу притворяться, что моя совесть безупречно чиста.
— Дарби… Дарби сказал, что Майлз знал, сколько ему осталось. Не больше двух месяцев, — всхлипнула Эсме. — А от меня он скрыл. Скрыл, что ему осталось так недолго…
— Не надо, любимая, не надо…
Он снова рядом, она снова в его объятиях, припала к груди и плакала так, словно сердце вот-вот разорвется.
Эсме попыталась нащупать карман и вытащить платок, но он уже сунул в ее руку большой квадрат полотна с гербом, который никак не мог принадлежать садовнику.
— Не обращай внимания, — жалко выдохнула она. — В последнее время я ничего не могу с собой поделать.
Он не ответил.
Эсме вытерла глаза, всхлипнула в последний раз и подняла голову.
Лицо Себастьяна было каким-то странным. И, как она поняла секундой позже, его рука лежала на ее животе.
— Иисусе, — прошептал он.
Эсме попыталась придумать остроумный ответ, но так и не смогла.
— Ты беременна!!
Глава 14
Скорость —
Едва выйдя из дома, Генриетта пожалела о том, что позволила Дарби ее сопровождать. Как она могла забыть, что правит беговой двухколесной коляской? Никто, даже Имоджин, терпеть не мог ездить вместе с ней в этой коляске.
— Мне очень жаль, — вздохнула она, — но сегодня я взяла не тот экипаж.
Глаза Дарби расширились от удивления при виде приплясывающей пары серых, запряженных в роскошную маленькую беговую коляску с высокими колесами и узким сиденьем, на котором едва могли поместиться два человека. Сзади имелись небольшие запятки для грума, но трудно было представить, что подобным средством передвижения способна править женщина.
— Как вам нравятся мои серые? — осведомилась Генриетта, гладя правую лошадку, которая норовисто вскидывала голову, рыла землю копытом, показывая, что с ней не так-то легко справиться. — Это Эгмонт, а другой — Паслен.
Заслышав свою кличку, Паслен фыркнул и затанцевал так, что звякнула упряжь.
— Ну не красавцы ли? К сожалению, пришлось долго отучать их от несчастной привычки нестись во весь опор, из-за которой никто из моих родных не желает меня сопровождать.
— Они братья?
— Да, от Голубой, дочери Чуда, если вас интересуют подобные вещи.
— Не особенно, — покачал головой Дарби, улыбаясь. Алые колеса были обведены темно-синей каймой. Сам экипаж тоже был алым с серебряной отделкой. — Вы купили коляску у Берча?
— Совершенно верно.
— Видите ли, я приобрел точно такой же прошлым летом. Если я припоминаю, вы могли бы выбрать алую ткань с бахромой.
Сиденье было обито скромной коричневой тканью.
— Мне показалось, что и без того общий эффект чересчур пышен, — призналась она, блестя глазами. — А вы? Выбрали алый цвет, мистер Дарби?
— С золотыми кружевами и бахромой, — ухмыльнулся он.
— Вы так пристрастны к коляскам?
— А вы посчитаете меня крайне жалким спортсменом, если я повторю «не особенно»?
— Решительно, — засмеялась Генриетта. — Те достойные джентльмены, которые вчера рассуждали с вами об орошении, не одобрили бы такого отношения к спорту.
И тут она сделала ошибку, встретившись с ним глазами. В них плясало такое лукавство, что она мгновенно забыла о зажатой в руке узде Эгмонта. Конь немедленно этим воспользовался, вскинув голову и встав на дыбы, как плохо воспитанная скотина.
Но для человека, который, казалось, лениво обозревал коляску, Дарби оказался на редкость проворен и молниеносно усмирил лошадь, чем заслужил одобрительную улыбку Джема.