Погоня за судьбой
Шрифт:
Оливер заблаговременно и по заоблачной цене вызвал глайдер шеринговой компании. Машина, сверкая чистым отполированным металлом, уже ждала неподалёку от места посадки. Войдя на Пирос через ту же «дверь», из которой когда-то вышла, я вдыхала знакомый сухой воздух с едва уловимым привкусом ячменя и испытывала смешанные чувства. Первый внутренний подъём при виде родных мест сменялся волнением. Слишком долгая разлука отчуждает, всё вокруг было знакомо и одновременно изменилось до неузнаваемости. Я чувствовала себя так, будто вынужденно вернулась в детдом навестить давно брошенного сироту, эти вспаханные поля, ветхие деревянные заборы, разбитые дороги и жухлую, почти
Приняв ударную дозу антигриппина, я подняла аэромобиль в небо над неровной степью, покрытой кустарником и редкими рощицами приземистых деревьев, и ввела автопилоту координаты. Внизу серыми пятнами выделялись брошенные плиты, бетонные трубы и насквозь проржавевшие бытовки с разбитыми стёклами. Змеились заросшие травой колеи, ползущие от карьера в сторону цивилизации…
Я вспоминала последние дни, словно наскоро слепленный разноцветный пластилиновый ком. Грязный заснеженный город остался далеко позади, в нескольких световых годах отсюда, и столь резкий скачок от перенаселённого мегаполиса к безлюдным степям Пироса вызывал оторопь. Буквально вчера мне казалось, что из той передряги, в которую я угодила, выхода нет, но теперь осознавала весь символизм ситуации – из безвыходного положения выход располагался там же, где вход.
Вскоре на горизонте показалась двухполоска, ведущая на Олиналу. Чёрное полотно отсюда выглядело идеально гладким, свежевыстланным. И я знала, почему – жаркая Мю Льва, скрытая сейчас за монотонной сливочно-белой дымкой, плавила, размягчала асфальт, который покрывался трещинами и вдавлинами за год-полтора, после чего покрытие срезали и клали новое. Намного выгоднее было накатывать старый-добрый асфальт, нежели один раз проложить дорогу на десятилетия с использованием углеродных примесей, регенерирующих нитей и прочих современных технологий, ведь на ежегодной закупке асфальта участвующие в этом процессе люди наживали целые состояния…
Впрочем, после московской городской суеты, царившей во всех трёх плоскостях, бросалось в глаза полное отсутствие воздушного транспорта. Тянувшаяся к северо-восточному горизонту бетонная трасса, впрочем, тоже была не слишком оживлённой. Редкие разноцветные пятна автомашин проползали внизу, а я двигалась на высоте сотни метров чуть в стороне от дороги. До Олиналы оставалось около сотни километров, но цель моя располагалась намного ближе. Итогом борьбы неуверенности с ностальгией стал крюк южнее, к старому дому дяди Алехандро. Я просто не могла туда не заехать…
* * *
Через некоторое время впереди показались знакомые поля, заросшие густым тёмно-зелёным сорняком, заброшенная просёлочная дорога с тянувшимся вдоль неё деревянным забором и одинокий грязно-серый двухэтажный домик подле буйной древесной рощи. Скромный коттедж семьи Сантино, брошенный без присмотра, медленно таял посреди неумолимо побеждающей природы.
Машина описала круг почёта окрест рощи и опустилась в пыль прямо перед крыльцом. Антигравы потухли, дверь поднялась, и в лицо мне ударил порывистый ветер, месяцами подметавший бесхозную придомовую дорожку, волокущий дисперсную песчаную позёмку мимо деревянного крыльца, через поле и дальше, далеко-далеко на запад, где она наконец оседала на каменистом берегу мёртвого моря Тантала.
Я спрыгнула на песок. Дом опустевшей громадой возвышался надо мной, на втором этаже на ветру одиноким крылом свалившейся с небес птицы хлопала деревянная ставня. В стороне скрипел ветряк, его подклинившее колесо дёргалось с каждым порывом, силясь пуститься в бесконечный пляс по кругу, но не могло – время и пыль делали своё дело,
Я вдруг мельком подумала о той волшебной силе, что создаёт человек одним только своим присутствием. Ветряк долгие годы работал, не нуждаясь в ремонте, крутился, скрипуче разворачивал свою голову то на запад, то на восток, но стоило людям уйти отсюда – он словно почувствовал, что его бросили. Он принял свою судьбу, понурился и прекратил движение.
Входная дверь и окна первого этажа были заколочены, а окна второго этажа – забраны в плотные ставни. Дом будто набычился, отвернулся от меня, затаив застарелую обиду, но меня тянуло побыть здесь подольше. Какая-то частичка души цеплялась за прошлое и отчаянно искала во всём этом запустении жизнь, что царила тут раньше…
Я решила обойти дом кругом и заметила небольшую щель в одном из кухонных окон – нижняя доска, небрежно прибитая, частично отошла от деревянной стены. Какой-то необъяснимый порыв заставил меня ухватиться за доску, и я сорвала её, выдернув из перекладины единственный гвоздь. Подпрыгнув, ухватилась за подоконник, подтянулась, протиснулась в узкое отверстие и оказалась в кухне.
Здесь царил затхлый полумрак. В воздухе, переливаясь скупыми кристалликами света, едва пробивавшегося сквозь оконную щель, кружили потревоженные пылинки. Пол и столы были покрыты толстым слоем не то пыли, не то песка. Распахнутые кухонные шкафы были пусты, не было ни посуды, ни неизменной вазы с фруктами, ни скатерти на столе – ничего. Здесь давно уже ничего и никого не было.
По скрипящим половицам аккуратно, боясь потревожить дом, я прошагала в гостиную, а оттуда по лестнице – на второй этаж. Дверь в комнату Марка… Здесь было прибрано, шкаф заперт, постель заправлена несколько посеревшей от времени простынёй, обклеенные плакатами стены били в глаза цветастыми изображениями – пейзажи, космические лайнеры, полуголые красотки, гигантские инженерные сооружения и даже накарябанные самим Марком нотные грамоты на приколотых прямо к стене пожухлых листочках. Посреди всего этого ансамбля висела потёртая гитара без одной струны, на которой Марк частенько бренчал вечерами на веранде, исполняя шутливые хулиганские песни.
С внутренней стороны двери с глянца, исполненное в красно-чёрных тонах, куда-то вдаль поверх меня глядело заросшее, но благородное лицо. Революционер прошлого смотрел уверенно – он видел будущее. То будущее, которое он выбрал для себя и для мира, и которое обязательно построит сам, ведь иначе и быть не может. Внизу белыми небрежными буквами было начертано: «Чтобы добиться многого, вы должны потерять всё».
Каждое утро, выходя из комнаты, Марк встречался с легендарным Эрнесто Геварой Линч де ла Серной. Задавал ему немые вопросы, искал свой путь, оглядываясь на его жизнь. Именно команданте стал тем, с кем Марк безмолвно посоветовался, прежде чем покинуть дом. Похоронив отца, он взял с собой лишь небольшую сумку с самым необходимым и отправился следом за мной, оставив в этом доме всю свою прошлую жизнь, чтобы с нуля построить новую…
Дом постанывал под ударами беспощадного ветра. Я тихо вышла в коридор и осторожно прикрыла за собой дверь. Вот и моя комната… Некоторое время я стояла у закрытой двери, собираясь с мыслями. Я никак не могла решиться войти, но наконец пересилила себя и переступила порог. Здесь всё осталось нетронутым с тех пор, как я ушла, но время, которое будто ускорялось в отсутствие человека, делало своё дело. Бежевые обои выцвели, сверху вниз по потемневшей стене прополз потёк – кое-где уже прохудилась крыша.