Погоня за судьбой
Шрифт:
… — Проблема урбанизации ровно в том же самом – становится тесно, но люди, как ни парадоксально, всё больше отдаляются друг от друга. Они сами возводят барьеры, им подспудно хочется спрятаться, закрыться от окружающего мира, друг от друга… Про экологию, шум, гигиену я уж и не говорю…
Отшельник, значит. Как и я. Но я не могла не проверить на прочность его убеждения.
— Нельзя жить в цивилизации, и быть свободным от её грехов, — сказала я. — Любое удобство несёт в себе сопутствующий негатив. Тебе дают электричество, воду, и обслуживают твой дом – но приходится терпеть людей вокруг себя.
—
— Пожалуй, я вам немного завидую, — честно призналась я.
— И правильно делаешь. Не знаю, откуда ты родом, но здесь, в России, лучшее место в мире – и ты не сможешь доказать обратное.
Я вдруг поняла, что почти ничего не знаю ни о России, ни о Земле. Для меня Родина человечества всегда была лишь одной из точек на звёздной схеме Сектора, бегло знакомой по глянцевой физической карте, висящей в кабинете космографии в нашей школе – что уж говорить о родине Большой Экспедиции.
— Разве Россия ещё существует? — спросила я. — Вроде бы она стала частью Евразийского Содружества.
— Наоборот же, — усмехнулся Фёдор. — Это Содружество стало частью России. А Россия превратилась в периметр, который охраняет мировую сокровищницу от жадных лап заокеанских чужеземцев. Одно только плохо – засуха, которая подбирается с юга. Здесь ещё ничего, — махнул рукой он. — Если зима снежная, то и воды в достатке, а вот ты километров на двести отъедешь, к Костанаю – начинается полупустыня, земля плешивая. А ещё южнее – заброшенные территории. Когда-то там были травянистые степи, но всё высохло. Степь превратилась в пустыню, а люди стали уходить на север. Теперь там только редких кочевников можно встретить да пограничников.
— Люди уничтожают всё, до чего дотягиваются их руки, — сказала я, нащупав свою больную, излюбленную тему для разговора. — Лет через сто здесь будет второй Марс.
— Наверное, по большей части виноваты люди, — кивнул Фёдор. — Неуёмное орошение, выпас скота, забор воды из подземных источников… Но это ещё полбеды. Озонового слоя над теми местами не осталось, и безжалостное солнце делает своё дело. По весне оставшийся снежок растает, вода просочится в бездонные пески и исчезнет там без следа.
— И с этим совсем ничего нельзя поделать?
— Процесс опустынивания можно только замедлить – лесополосы, обводнение… Но мы проигрываем эту битву. Более того – мы от этой битвы просто уклонились, занятые потреблением и взаимным истреблением. Так что ты права – недолго нам осталось. И останутся после нас только песок да соль. Но это совсем не повод падать духом – как ты ни крути, а Россия-матушка, какую бы форму ни принимала, будет стоять до самого конца…
Глава IV. Новая жизнь
Когда Фёдор удалился спать, я устроилась на диване и в ожидании глубокой ночи уставилась в потолок. Время тащилось медленно, подволакивая стрелки часов, словно ноги измождённого доходяги, но я всё же дождалась момента, когда
Сорвав обшивку рулевой колонки, я пыталась нащупать провода зажигания. Ничего не получалось, было темно, мешало отсутствие второй руки, а едва ухваченные провода выскальзывали из пальцев. Мне нужно было уехать… Я должна ехать! Чёртовы провода! Я ведь даже толком не умею заводить машину без ключа, в этом деле настоящим специалистом был Марк! Ещё этот проклятый обрубок…
Внезапно раздался стук. Снаружи, за боковым стеклом стоял Фёдор. Я прекратила бесплодные попытки завести машину и обречённо откинулась на сиденье, а Фёдор открыл дверь и с досадой в голосе произнёс:
— Зачем зажигание ломаешь? Ключ под козырьком…
— Мне нужно в Москву, — умоляюще произнесла я. — Я не могу больше тут оставаться.
— Э, нет, подруга, — возразил Фёдор. — Не так быстро. За тобой должок, и ты мне его выплатишь так или иначе.
— Что на этот раз? — устало вздохнула я. — Кого убить?
— Переночуем, а завтра займёмся делом. Нечего по темноте и холоду шарахаться, это до добра не доводит. Идём…
Он придержал дверь, пока я спускалась на снег, и мы вернулись в дом. Сгорая от стыда, я села в кресло, поджала под себя ноги, и просидела так до самого утра. Сна не было ни в одном глазу, но к рассвету я всё же задремала…
* * *
Меня разбудил возбуждённый детский галдёж прямо над ухом. Распахнув глаза, я увидела обступившую меня детвору, они разглядывали меня во все глазища.
— Смотри, как у робота!
— Ух ты, здорово!
— А можно потрогать?
— Я тоже себе такие хочу! У дяди Толи тоже рука железная, но она плохо работает и выглядит не так круто…
— Класс! А они не болят?
— А где вторая? Вы сражались и потеряли её на войне?!
Я смутилась, но сопротивляться не стала и вытянула руку, которую ребятня принялась ощупывать со всех сторон. В конце концов, у детей подобные впечатления бывают не каждый день. Вскоре в комнату вошёл отец семейства и сурово произнёс:
— Дети, а ну быстро по комнатам делать уборку! Скоро Рождество, и сегодня нужно привести дом в порядок. Мы с мамой свою часть сделали. — Он обвёл взглядом гостиную. — А теперь вы должны сделать свою. Вопросы есть? Вопросов нет… Шагом марш!
Детвора сбежала, а я проследовала в ванную и наконец решилась снять повязку с головы. Бинт виток за витком разматывался, открывая взору продолговатый розовый шрам вдоль правого виска. Регенераты делали своё дело – шрам, в котором виднелись ровные стежки уже растворившейся тонкой аминокислотной нити, почти затянулся, но мой собственный вид напугал меня и совершенно выбил из колеи. Я растерялась, инстинктивно захотелось спрятаться, я почувствовала себя раненым, уязвимым зверем. Кое-как умывшись, я вышла в столовую, где меня уже ждал Фёдор. При моём появлении он ухмыльнулся.