Погоня
Шрифт:
На торгу, где продавцы и покупатели смешались, словно забыв, зачем они все сюда собрались, охрипшим голосом угрожал глашатай: «…Под страхом жестокого наказания! А будет кто этот наш, великого государя Могута, указ не слышит в своем малоумии, и того ослушника казнить смертию без всякого снисхождения!..»
Податливые на доходчивое слово торговки покачивали головами и вздыхали. Да и не мудрено было завздыхать, тщетно пытаясь уразуметь, о чем все ж таки указ толкует: что «оного сатанинского наваждения, именуемого в народе блуждающие дворцы» вовсе не существует, поскольку дворцы эти игра неблагонамеренного воображения, «блазнительный обман рассудку», или же, что дворцы эти все ж таки есть, в особенности, что касается того, что явился под Межибожем
Словесные упражнения великого Могута и его приказных мало занимали Золотинку, которая скромно пристроилась в задах толпы; надобно было знать дорогу к блуждающему дворцу, то есть, вообще говоря, установить, куда же она все ж таки попала, как называется этот город? Межибож ли это?
Простая как будто бы задача и до смешного трудная. Что же ей было делать, дернуть за рукав зазевавшегося мужичка, чтобы ошарашить его вопросом: «Дяденька, а как называется этот город?» Чувство изящного, так тесно связанное с чувством меры, подсказывало Золотинке, что грубая любознательность со стороны замурзанного семилетнего сопляка едва ли будет правильно понята. Но невозможно было придумать ничего умнее! Оказывается, очевидное и само собой разумеющееся — это самая неуловимая вещь на свете!
Напрасно Золотинка толкалась в толпе, потупив глаза и насторожив уши.
— Врешь! А вот и врешь! — тихо упорствовал худосочный мужичок с красноватыми, больными глазами. В этой смутной, словно чего-то через силу таящей, подспудно возбужденной толпе каждый говорил сам с собой и сам себе, кому бы он чего при этом ни доказывал и с кем бы ни пререкался. — Что я тебе говорю: одни на десять, да вынесет. Есть люди, знают. Слово знать надо. Один на десять, а вынесет! Золото и узорочье, платье. Одно платье восемьсот червонцев станет!
— Врешь восемьсот червонцев! — тотчас же отзывался пойманный за руку прохожий. — Таких платьев-то отродясь не бывало! Что же оно, катаного золота что ли?
Забывши, что мгновение назад еще он пытался вырваться от непрошеного собеседника, случайный прохожий — видать, из сапожников, в кожаном переднике, ждал объяснений. И готов был спорить, согласный, однако, принять всякий разумный довод.
Есть люди, что и выносят. Кому ведь как повезет. Одному на сто, одному, может, одному кому-то и повезет. И иные, говорят, несметно обогатились, счастье гребли лопатой — вот что носилось в воздухе. И, если один на тысячу, то почему не я? Почему не я, если все прошлые потери, уроки жизни и тягостный, опускающий плечи опыт, если все это обернется вдруг ничего не значащим сном на пороге сулящего чудеса дворца. Молод ты или стар, болен или здоров, холоп или господин — что это значит перед лицом вступившего в жизнь чуда? Перед лицом великого равенства удачи?
Неужто счастье отвернулось от всесильных? От повелителей и господ, от преславного и вездесущего Могута, который не даром запугивает народ, пытаясь удержать его от губительного для власти избранных опыта?
Эта крамольная, ошеломительная в своей дерзости мысль бродила в разгоряченных противоречивыми толками головах, не вовсе еще усвоенная и принятая. Необыкновенное возбуждение заставляло обращаться друг к другу совершенно незнакомых людей и оно же, то самое возбуждение, понуждало их удерживать при себе нечто особенно сокровенное — главное.
Казалось, что даже глашатай, в десятый раз повторявший безнадежным голосом все те же угрозы, предупреждения и увещевания, понимал, что никого уже ни от чего не удержишь. Понимала это выставленная у перевоза стража, назначенная никого не пускать на правый берег реки, где скрывался вдали за холмами «блазнительный обман рассудку», и возмещавшая свое бессилие бранью да
Без затруднений переправившись на тот берег, Золотинка обнаружила, что по прибрежным лугам и ракитнику плутает немало случайного с виду народа. Здесь были и пришлые, не знающие дорогу люди, они не сторонились деревенского мальчика в лаптях и обращались к Золотинке с расспросами. Так она и сама узнала наконец название города, который только что покинула. Это был не Межибож, а Дроков, расположенный верстах в тридцати ниже по течению реки Руты. Золотинка изрядно промахнулась в своей стремительной, почти наугад ночной скачке, но то и не диво.
Нужно было забирать к западу и поспешать, наверстывая упущенное. Того же мнения держались, по видимости, тайные и явные попутчики Золотинки; пробиравшийся вдоль реки народ понемногу выходил на дорогу и здесь уже все топали в одну сторону, не скрываясь.
Тут можно было видеть мать с младенцем, верно, больным, бежавших из дому мальчишек, счастливых и взбудораженных своей преступной свободой; одиноких, себе на уме путников, которые намеренно и обдуманно держались на особицу, и целые уже обозы состоятельных горожан — походные шатры на повозках, ковры и челядь; деревенскими мирами снялись с места крестьяне, и сами собой объявились в несчетном множество нищие и нищенки, бродяги, мелкие воры и разбойники с большой дороги — они мирно следовали общим путем. Многоголовый, внушающий какое-то ожесточенное веселье исход.
Верстах в пяти или шести от Дрокова, там где дорога, углубляясь в горы, вошла в каменистую теснину, толпа смешалась. Иные уже с кривыми ухмылками шли почему-то навстречу, другие чего-то выжидали, а Золотинка полезла на заросший можжевельником косогор посмотреть, что случилось.
Дорогу перегородил конный разъезд, полдюжины латников, которые без труда сдержали несколько пытавшихся объясниться путников, отвечая на вопросы вопросом:
— Куда прешь, скотина?!
Народ — кто прежде еще не догадался — безропотно поворачивал назад и, не особенно даже скрывая намерения, лез в гору, чтобы обойти заставу стороной. Здесь, в чаще, в лесных дебрях, люди быстро теряли друг друга из виду; четверть часа спустя убедившись в полнейшем своем одиночестве, Золотинка нашла достаточно большой лопушок и восстановила на нем чертеж окрестностей Межибожа, который прислал ей Буян. Теперь она могла определить свое местоположение достаточно точно и не было надобности полагаться на чужие суждения. Следовало, по-видимому, пробираться далее напрямую, избегая больших дорог.
Места шли гористые и довольно скудные — овечьи тропы часто прорезали пологие склоны, поросшие можжевельником и потравленной, в колючках травой. В густой сети неизвестно куда ведущих тропинок не трудно было подыскать подходящую, на юго-запад. Золотинка поднималась на оголенные гребни возвышенностей, за которыми открывались поросшие девственным лесом просторы и синие дали без признаков человеческого жилья. Разве случится какая пастушья хижина у ручья, с провалившейся крышей и заброшенная.
Ближе к полудню Золотинка оказалась в неглубоком ущелье, по дну которого бежал бурный мутный ручей, и должна была следовать проложенной по склону тропой, вынуждено повторяя все ее повороты. Протянувшееся верст на десять ущелье опять завело ее в сторону от цели, на юг и даже юго-восток, влево от истинного направления и кончилось отвесной стеной. Тропа ныряла под высокую голую скалу и там терялась, во что, однако, не хотелось верить. Золотинка давно уже подумывала о привале, искала только укромного убежища, где можно было бы расположиться на дневку. Она прихрамывала — новые как будто бы лапти быстро разлезлись на камнях, еще быстрее рвались намотанные под лапти онучи, левой ногой Золотинка чувствовала острые неровности тропы и щебень. Изнурительное солнце колом стояло над каменной западней ущелья.