Пограничный легион (сборник)
Шрифт:
— Знаешь, Келлз, одна меня так преданно любила, вознесла в такие герои, что я просто видеть не могу, когда их обижают.
Клив говорил медленно, растягивая слова, спокойно, мягко; лицо его ничего не выражало, но звучавшая в голосе горечь убеждала, что и слова его, и кажущееся спокойствие — чистейшей воды ложь. Пирс уловил скрытый смысл его слов и засмеялся, словно Клив пошутил, и в сомнении покачал головой, как будто откровения Клива только усугубляли обстановку. Клив же отвернулся, казалось, он совсем забыл о товарищах.
Позже, когда наступила безмолвная темная ночь, Джоун Рэндел лежала в своей постели, не в силах сомкнуть глаз. Перед ней витало бледное лицо Джима. Ее поразило его великолепное безумие, до глубины души
Даже в снах все помыслы Джоун устремлялись к той роковой, но неизбежной минуте, когда она предстанет перед Джимом Кливом. Что ж, чему быть, того не миновать. И она заставит себя встретить эту минуту, в каком бы смятении не пребывала ее душа. По правде говоря, до сих пор ее опыт общения с бандитами, несмотря на все потрясения и переживания, из которых она вышла другим человеком, оказался гораздо удачнее, чем можно было бы ожидать. Теперь Джоун молилась, чтобы и дальше все шло не хуже, убеждала себя, что так оно и будет.
В эту ночь она легла спать в одежде Дэнди Дейла, скинув только сапоги, и, время от времени ворочаясь в беспокойном сне, просыпалась, ударяясь о тяжелый револьвер, который так и не отстегнула от пояса. Просыпаясь, она не сразу вспоминала, что это она, Джоун Рэндел, пленница, лежит тут в темноте в лагере бандитов, что на ней одежда убитого подонка, а сбоку его револьвер. Но прикосновенье холодной стали приводило в трепет ее сердце и возвращало к страшной действительности.
Зато утром она была избавлена от этого стыда — облачаться в платье Дэнди Дейла, ведь одежда уже была на ней. Даже такая малость доставила ей некоторое утешение. Надев маску и сомбреро, она внимательно осмотрела себя в зеркальце и снова решила, что ни одна живая душа, даже Джим Клив, ни за что ее не узнает. Прибавила ей смелости и мысль, что ее ни за что не узнала бы и была бы потрясена ее новым обликом даже самая близкая подруга — ведь в обычной одежде Джоун казалась всего лишь обыкновенной, высокой, стройной, сильной девушкой. А теперь… Где уж тут Джиму ее узнать! Она стала припоминать, как обычно звучал ее голос — глубокое, низкое контральто, как она пела простенькие песенки. Нет, голос никак не изменишь. И Джиму незачем его слышать. Потом ей снова стало казаться, что все равно Джим нутром ее почует, что от глаз возлюбленного, который погубил из-за нее свою жизнь, ее не укроет никакой маскарад. И вдруг она поняла всю тщету своих страхов и забот. Все равно, рано или поздно, ей придется открыться Джиму Кливу. В хаосе чувств и мыслей Джоун ясно видела только одно: надо во что бы то ни стало избавить Джима от стыда, когда он ее узнает, от страданий, когда до него дойдет — правда, ложный — смысл ее пребывания в лагере бандитов.
Она горько осуждала себя за то, что в то время, как ее возлюбленному грозит смерть, когда ее саму ожидает не менее страшная участь, она может думать только о том, что это она сама в раскаянье последовала за ним, что она верна ему и останется верна даже ценой собственной жизни.
Поэтому утром, выходя из своей хижины, она была преисполнена решимости открыться Джиму.
Келлз сидел за столом, Бейт Вуд подавал ему завтрак.
— Привет, Дэнди! — с некоторым удивлением, хотя и с явным удовольствием, приветствовал он Джоун. — Что-то ты сегодня рано.
Джоун поздоровалась и сказала, что не может же она все время спать.
— Значит, приходишь в себя. Бьюсь об заклад, не пройдет и месяца, как ты возьмешь почтовую карету.
— Возьму карету? — недоуменно повторила Джоун.
— Ну да. Это будет здорово, — смеясь ответил Келлз. — Садись, позавтракай со мной… Бейт, пошевеливайся! Как приятно видеть тебя здесь. А в маске ты совсем другая. И никто не увидит, какая ты красотка. Да, слушай-ка: твоего обожателя Гулдена на время вывели из игры.
И Келлз с видимым удовольствием передал ей все, что накануне рассказывал Пирс. Особенно
— Мне этот Клив нравится, — сказал он. — Любопытный парнишка. Но уже мужчина, не мальчик. Похоже, какая-то дрянь разбила ему сердце — то ли изменила, то ли еще что. От большинства женщин добра не жди. Еще недавно я бы сказал — ни от одной, только с тех пор, как я узнал тебя, я стал думать иначе. Впрочем, одна ласточка весны не делает.
— А что этот Клив с-сделает, когда увидит меня? — спросила Джоун, едва не подавившись.
— Не ешь так быстро, — заметил Келлз, — тебе еще только семнадцать, и времени у тебя впереди хватает… Знаешь, я уже думала о Кливе. Он, конечно, не сумасшедший, как Гулден, но опасен не меньше. Опасен, потому что у него ни на сколько нет страха смерти, а рука на редкость скорая. Не очень приятное сочетание. Того и гляди, кого-то ни за что ни про что уложит. Уже в троих стрелял, да и с Гулденом не шутки шутил, бил насмерть. А стоит ему хоть раз убить человека, он уже не сможет остановиться. Меня тоже беспокоит, не выкинул бы он чего, когда тебя увидит. Да мне, надеюсь, удастся его образумить. Правда, ни страхом, ни силой с ним ничего не поделаешь, зато незаметно можно вести куда надо. Я велел Пирсу сказать ему, что ты моя жена. Надеюсь, он поверил: ведь другие-то никто не верит. Так или иначе, ты скоро с ним столкнешься, может, даже сегодня, и я хочу, чтобы ты отнеслась к нему по-дружески. Если мне удастся его образумить, заставить бросить пить, — лучшего подручного мне на всей границе не найти.
— Что же, значит, я должна убедить его вступить в банду? — спросила Джоун, не в силах скрыть дрожи голоса.
— Разве это такое уж черное дело? — сердито взглянув на нее, вопросом же ответил Келлз. Видно было, что слова Джоун очень его задели.
— Я… я не знаю, — запинаясь протянула Джоун. — А он… этот паренек — преступник?
— Нет. Он отличный, вполне порядочный парень, только вот взбесился, сбился с пути из-за какой-то девчонки. Я тебе уже говорил, только до тебя не дошло. Если я сумею им управлять, в банде ему цены не будет. Он смелый, умный, опасный человек, и он здесь приживется. Ну, а если мне не удастся добиться его доверия, он и недели не протянет — кто-нибудь пристрелит его или зарежет в драке. Без меня он угодит прямиком в ад… куда так и рвется…
Джоун оттолкнула тарелку и твердо посмотрела бандиту в глаза.
— Келлз, я думаю, чем скорее кончится здесь его карьера, тем лучше.
Пусть уж сразу отправляется в… в… вместо того, чтобы жить преступлениями, убивать по твоему приказу ни в чем не повинных людей.
Келлз деланно рассмеялся, однако злость, с какой он швырнул о стенку чашку, показала, что в руках у Джоун была немалая власть — она знала, как его задеть.
— Просто тебе его жаль, потому что он бежал сюда из-за девчонки, — заключил Келлз, — а вообще-то человек он конченый. Ты это поймешь, едва его увидишь. И все-таки я уверен, мое расположение пойдет ему, как любому здесь, на пользу. Так я хочу знать, могу ли я в этом деле на тебя рассчитывать — ты найдешь, как сказать ему пару слов, помочь мне повлиять на этого буйного парня?
— Мне… мне надо сперва его увидеть, — промямлила Джоун.
— Ты почему-то принимаешь это близко к сердцу, — проворчал Келлз, но тут же улыбнулся, — я все забываю, что сама ты еще совсем ребенок. Послушай! Делай, как найдешь лучше. Только предупреждаю, тебе опять понадобится все твое мужество, то самое, — тут он, взглянув на Бейта, понизил голос, — с каким ты в меня тогда стреляла. Ты тут такого навидаешься… Небывалая золотая лихорадка! Все свихнулись на золоте. Жизнь женщины стоит не дороже пушинки одуванчика. Голод, тяжкий труд, боль, эпидемии, истощение, грабежи, убийства, виселицы, смерть — все ничто! Лишь бы было золото. Бессонные ночи… мучительные дни… бросок за броском… а вокруг одни только жадные, подозрительные глаза. Позабудется все, что составляло существо жизни, сама жизнь гроша ломаного стоить не будет… Над всем будет царить только этот желтый дьявол — золото. Из-за него мужчины лишатся рассудка, а женщины продадут душу.