Похищение чародея

Булычев Кир

— По этому телефону позвонить? — мягко полковник спросил, без нажима, с некоторой только обидой.

— Простите, я не знал, — сказал Гаузе. — Значит, с другого аппарата придется звонить. А крыса такая смешная, ну ведет себя совершенно как котенок.

— А номер снимать не положено, — сказал полковник и, отпустив телефонный шнур, принялся снова надувать дырявый пакет.

— Зовут меня Гаузе, Петр Петрович, русский, 1940 года рождения, беспартийный, под судом и следствием не состоял, в плену и оккупации не был, родственников

за границей не имею…

Полковник прервал его, подняв палец.

— Снятие номера, — сказал он, — приравнивается к экономическому саботажу. В то время как у нас каждый лоскут на учете, ты, П-234, нагло, посреди белого дня, выкидываешь его в кусты. А люди старались…

— Какой номер?

— А вот такой.

Полковник извлек из кармана грязную белую тряпку, в две ладони, на ней черным: «П-234».

— Не веришь, что нашли? Не веришь? А волки на что?

Гаузе пожал плечами. Ничего ему эта тряпка не говорила.

— Я искал мамонта, — сказал он. — Не нашел, потерпев крушение.

Вздохнул полковник.

— На суде, — сказал он, — это может послужить водоразделом между жизнью и смертью. А уж лишнюю пятерку я тебе гарантирую.

— Ты слушай, — посоветовал капитан Левкой.

Нос его приблизился к лицу Гаузе, откуда-то, невесть откуда кулак выскочил. И в подбородок Петру Гаузе врезал.

Петр Гаузе поднялся на ноги, раздумывая, откуда кулак взялся, если и полковник, и капитан смотрят на него с интересом, без озлобления, сами не понимают, зачем он на пол садился. Гаузе головой помотал, хотел возразить, но тут увидел на столе пачку папирос «Казбек». И так ему захотелось покурить, что непроизвольно сказал:

— Разрешите папироску, товарищ полковник.

Полковник удивился, пакет на стол опустил, руками развел: вот, мол, какой странный человек мне попался, — и вежливо, пальчиком, пачку через стол повез, к Гаузе.

Но только Гаузе дотянулся до пачки, как кулак его снова настиг. И на пол свалил с помутнением сознания. А в глаза зайчики били, потому что полковник привстал, даже через стол перегнулся, смотрел на Гаузе с сочувствием, но пачку папирос тем временем спрятал в ящик стола.

— Пускай отдохнет до суда, — сказал полковник. — Намаялся.

Он из воздуха бумажку взял, протянул Петру Гаузе.

Гаузе бумажку получил, а Левкой к нему наклонился, авторучку подал, показал, где расписаться в получении.

Это повестка была.

«Товарищеская тройка приглашает Вас явиться на разбор Вашего дела в любое удобное для Вас время от 15 часов до 15 часов 3-х минут завтрашнего дня».

Левкой ручку забрал обратно и стал подталкивать Гаузе к двери, сапогами, и Гаузе даже одобрял его брезгливость, потому что Гаузе был очень грязен.

На четвереньках выполз Гаузе в холл, сержант за столиком головой покачал — ах как нехорошо здесь ползать! — обошел спереди, но не помог, а наступил на руку, очень больно. Гаузе руку

подобрал под себя и упал головой вперед. Дальше он не помнил.

5

Петру Гаузе казалось, что он спал, только не выспался. И спина закоченела.

Лежал он на нарах, как на вагонной полке.

Было в том вагоне полутемно, Гаузе развернулся из эмбрионального положения, начал елозить спиной по нарам, чтобы спина отошла, и тут понял, что над ним вторые нары и там кто-то есть.

Тот «кто-то» услышал шевеление Гаузе, заскрипел досками — сверху свесились сапоги. Блестящие, со шпорами, съехали вниз, встали у головы Гаузе, и оказалось, что выше сапог — серые кальсоны.

Спустился седоусый старик, крепкий еще. Поверх кальсон поношенный китель.

— Где глаз-то потерял? — спросил он у Петра Гаузе.

— Доброе утро, — сказал Петр Гаузе, человек воспитанный. — Какой глаз вы имеете в виду?

Однако ему только казалось, что он воспитанно разговаривает. На самом деле болтал неразборчиво: рот разбит, язык великоват. Пощупал ладонью лицо — в самом деле, один глаз заплыл, щекой подперт. Догадался:

— Это меня потом били, а я не заметил.

— Бывает. Ты кто будешь?

«Глазок» в двери отодвинулся, оттуда голос:

— П-234 ожидает суда. За побег и экономическую диверсию.

— Ах ты, заботники, — сказал старик, поднялся, к двери подошел, достал из кальсон гвоздь, заклинил им глазок.

Вернулся, спросил:

— Далеко уйти успел?

— Я не ушел, а пришел, — сказал Гаузе. — Все документы утопил и заблудился.

— А номер спорол? Они за это очень серчают.

— Я нашел мертвого человека, на шпалах. С него ватник снял.

— Главное, — сказал старик, — не поддавайся безумию. Я вот сколько лет не поддаюсь?

Сыро, темно, холодно, по стене пауки бегают, окошко трубой под углом вверх уходит. Сколько же лет? Но спросить неудобно, нетактично. Он вместо этого так спросил:

— Где вы чистите сапоги?

— А их чистить не надо. Это личный подарок председателя реввоенсовета товарища Троцкого. Их без ног снять невозможно.

Ну кто из них поддался безумию?

— Где мы находимся? — спросил Гаузе. — Мне многое непонятно. Почему я подвергся избиению и получил повестку? Почему мне никто не верит?

— Повестку покажи, — сказал старик.

Поглядел на бумажку.

— Зря расписался, — сказал он. — Теперь-то уж точно закатают. Тебе сколько оставалось?

— Я, понимаете, по тайге шел, мамонта искал…

— Я тоже бегал, — сказал старик. — Восемь раз бегал.

— Это же недоразумение. Я ниоткуда не убегал. Я сюда случайно пришел. Зачем мне убегать?

— Ну что ж, стой на своем, — сказал старик. — Имеешь право.

Он пошел в угол, там стоял сосуд под крышкой. Старик спустил кальсоны, сел на сосуд. Гаузе отвернулся, чтобы не показаться невежливым. А старик рассуждал: