Похищение чародея

Булычев Кир

— Сталин сам умер.

Полковник к ушку Гаузе наклонился и прошептал:

— Очень даже допускаю. Давно пора.

Вслух как завопит:

— За такую клевету мы тебя в живых не оставим! Ты на что руку поднял? Ты кого обидел? Ты в лице наших вождей всех рядовых сотрудников безопасности обидел!.. Что же мне с тобой сделать?

— Я лучше уйду от вас, — сказал Гаузе.

— Нет, уйти ты не уйдешь, отсюда никто еще не уходил. Мы лучше тебя психом объявим. В госпиталь изолируем. А ну, охрана, выкинуть из больницы всех симулянтов!

— Но

нет уже лагерей! — возмутился Гаузе. — Вы не имеете права!

— Лагерей нет, говоришь? — удивился Бессонов. — А наш как же?

— Ваш — это не лагерь. Это… мамонт! По ошибке существует. Как только узнают, вас разгонят.

— Слушай, П-234, а Министерство госбезопасности есть?

— Оно теперь называется Комитетом, и в нем сидят настоящие ленинцы.

— Есть, значит?

— Но не имеет ничего общего…

— Ну, тогда все в порядке. Скоро понадобимся. Ведите психа в больницу. Слов его всерьез не принимать!

10

В больнице у Гаузе свой закуток, фанеркой от пустой палаты отгорожен. На койке одеяло, райская жизнь, отдых для измученной души. Только окно с решеткой.

Доктор Морозов знакомый, зубы рвет, градусники ставит.

— Здравствуйте, — говорит. — На лекарства не рассчитывайте. Нет для вас лекарств. К тому же нам приказано уморить тебя. Так что готовься. И распишись заранее. Еще бумажка.

«Справка.

Дана в том, что заключенный Гаузе Петр Петрович скончался от диабета в лагерной больнице 1 сентября 1976 года.

Врач больницы,

доктор медицинских наук Павел Морозов».

— Не буду расписываться, — сказал Гаузе.

— Придется, — сказал доктор.

— Ну ладно, — сказал Гаузе.

И на бумажке, сверху, как резолюцию, наложил:

«Умирать отказываюсь. П. Гаузе».

Доктор Морозов расстроился.

— Как же я такую справку людям покажу? Такую справку показать нельзя.

— И не показывайте, — сказал Гаузе. — А почему это мне ваша фамилия и имя где-то встречались?

— А я — человек известный.

— Доктор медицинских наук?

— Это — должность такая. А известен я с иной стороны. Я на папу своего написал. А потом меня кулачье убило. И погиб я героической смертью.

— Павлик! — сказал Гаузе. — Разумеется. Вам памятник на Красной Пресне стоит, к вам пионеров водят.

— Пускай водят, — сказал Павлик. — Вы только резолюцию свою со справки снимите, не могу же я с такой резолюцией вас диабетом уморить.

— Так, значит, и вас не убили?

— Убили, убили. Их как прижали, они во всем и признались. А со мной что делать? Пришлось меня изолировать, чтобы не портить картину классовой борьбы. Только вы не думайте, что я здесь заключенный! Я уже давно выслужился. Чин имею, докторскую диссертацию по медицине получил лично от товарища Бессонова. Скоро обещали академиком избрать.

— Врет он все, — из-за фанерной

перегородки донеслось. — Не быть ему академиком. Публикаций мало.

Тут заглянула знакомая — красивая женщина, что доктору ассистировала. Глаза у нее зеленые оказались, зрачок поперек, как у кошки. Злая.

— Там комиссары пришли, — говорит. — Принимай.

За открытой в коридор дверью шли вереницей старики. Двадцать шесть стариков насчитал Гаузе.

— Ну, я пошел, — сказал бывший пионер Павлик Морозов. — Бакинские комиссары пришли, будут от меня лекарств требовать. А откуда я им лекарств возьму?

Не стал Гаузе уточнять, как же комиссары в живых остались. А почему бы им и не остаться?

Опустел закуток. Гаузе решил, что пора ему в борьбу включаться. Ни минуты нельзя даром терять. Некоторые уже его бояться начали. Вот и начнем: постучал он в фанерную загородку. Там кто-то лежит. Больной, но живая душа.

— Вы меня слышите? — спросил.

— Слышу.

— Сталин умер, — сказал Гаузе. — Все лагеря закрыты.

— Ну уж и все, — ответил голос. — Поверить трудно.

— Ваш лагерь — историческая ошибка. Ее нужно исправить.

— Нет, — сказали из-за фанерки. — Нельзя нашей стране без лагерей. Страха не будет. Погибнет без лагерей советская власть.

— В нашей стране восстановлены демократические права граждан. О них печется лично товарищ Брежнев. А о вас забыли. Надо сообщить. Помогите мне. Виновные будут наказаны.

— А кто же виновный?

— Хотя бы начальник лагеря Бессонов, который при мне пытался варварским способом убить героя Гражданской войны товарища Чапаева.

— Ага, еще не помиловал, а уже наказывать собираешься. Вот твоя российская логика. Одних освободить, других засадить. Нет, не выйдет.

Отогнулась фанерка. Видит Гаузе — по ту сторону стоит прибранная койка, на ней — в полном обмундировании, в сапогах лежит полковник Бессонов.

— Вот я тебя и проверил. Псих ты и есть.

Вскочил он на кровать Гаузе и стал его ногами топтать. Давил в болезненные места так, что завопил Петр Гаузе.

Прибежала тут медсестра Полина с зелеными глазами и метнула в начальника лагеря полковника МГБ Бессонова стеклянной кружкой от клизмы. Кружка вдребезги. Бакинские комиссары, что в дверях толпились, — в слезы: только они надеялись, что им клизму поставят, а нет клизмы. Полковник ушел.

Так Гаузе начал в госпитале жить.

11

Ночью в госпитале темно, на окне решетка. Петру Гаузе не спится, голодно, курить хочется. Там, за лесом, люди в театры ходят, БАМ строят, озеро Байкал от загрязнения спасают — свобода! А здесь концентрационный лагерь-Китеж досасывает кровь у невинных жертв — единственное родимое пятно беззакония на всех просторах Родины. И долг Петра Гаузе, коренного русака, сообщить, пресечь и прекратить.

Присел Гаузе к столику, нашел там свою справку о смерти, забытую Павликом Морозовым, написал на ней при свете луны листовку: