Похищение любви
Шрифт:
– Давай-ка ложись лучше, – сказала Лариса. – Я сейчас градусник принесу.
Пока Лариса ходила, Алеша разделся, лег в постель. Температура оказалась высокой – 39,2.
– Ты сумасшедший, – сказала Лариса. – Разве можно с такой температурой шляться по городу? – Она принесла еще одно одеяло, накрыла им Алешу, сверху положила свое и его пальто.
Алеша лежал, тяжело дыша. У него был жар, все тело дрожало, зуб не попадал на зуб.
– Холодно… – говорил он. – Хоть бы согреться скорей…
Лариса вскипятила чай, положила в кружку побольше малинового варенья, подала Алеше.
– Не хочу… не надо… – Ему было лень двигаться.
– Давай-давай, попей
Алеша проглотил таблетку, взял обеими руками кружку – руки дрожали – и начал, обжигаясь, но не чувствуя этого, пить сладкий малиновый чай крупными глотками. Изредка он останавливался, думая про себя: «Хорошо», но вслух ничего не говорил. Выпив чай, он откинулся на подушку, закрыл глаза.
Он хотел спать, но жар мешал ему. Все виделась ему какая-то отвесная стена, к краю которой он подходит, шагает куда-то, а потом летит, летит… и нет конца этому ужасному, томительному падению… Алеша открывал глаза – все пропадало, он шептал:
– Хоть бы уснуть… Стена эта, стена…
– Спи… спи… – шептала рядом Лариса. – Спи, маленький…
Он слышал, что она называла его маленьким, но не очень удивлялся этому, потому что в самом деле чувствовал себя беспомощным, маленьким; ему было приятно, как от матери, слышать этот шепот…
Он снова закрыл глаза, и снова начиналось падение… Только теперь, когда он уже согрелся и даже пылал жаром, ему это бесконечное падание казалось не вниз куда-то, а вверх, что было странно, непонятно, заставляло мозг напрягаться: почему так? почему? – и снова открывались глаза, и Алеша слышал все те же слова:
– Спи, маленький… Ах, дурачок ты, дурачок… дуралей… Заболел, маленький… Надо же придумать такое – в пальтишке осеннем… зимой по городу… Ах, голова садовая, голова садовая…
Иногда Алеша чувствовал, что на лбу его лежит мягкая ладонь, совсем как мамина, и он начинал не то чтобы метаться под ней, а просить у нее шепотом: «Ну убери же стену, убери стену… убери…», и ему отвечали: «Нету уж ничего, ничего нету, маленький… Всех убрали, всех прогнали, все ушли… Только ты один, только ты… Спи и спи, спи, маленький… Баю-баюшки-баю… а, а, а… баюшки-баю…»
Иногда же, открыв широко глаза, Алеша видел перед собой лицо, но совсем не мамино, другое… Потому что у мамы седые, старые волосы, а это были пышные золотые волосы… И волосы эти иногда щекотали ему лицо, и что-то хорошее, теплое, родное слышалось ему откуда-то оттуда, из тумана золотых волос:
– Вот и спи, спи, мой маленький… Спи, мой хороший… Спи, Алешенька, спи, мой славный…
И кто-то целовал его в лоб и говорил ему все это, а он то летел в бесконечную пропасть высоко вверх, то открывал глаза и слушал музыку слов, и не понимал ничего, и снова целовали его в лоб, целовали…
Глава третья
«Господи, – думала Зина, идя по улице, не замечая ни холода, ни ветра, ни снега, ни мороза, ни прохожих: она только что попрощалась с Алешей и Ларисой, – Господи, – думала она, – до чего же унизительно наше положение. Отдашь им всю душу, полюбишь их всем сердцем, а потом оглянешься – да что же это? Вся жизнь, вся любовь эти были бесконечным унижением, оскорблением, ложью… и за что? Может, и правда – никому не надо верить, никого не подпускать к себе… Но как тогда жить? Ведь кругом такие же люди, как и ты, если всем не верить, тогда и себе не верить?.. Как унизительно наше положение, как унизительно! Даже теперь, задумав рожать, даже теперь я должна унижаться перед
Володя, вернувшись в этот день с работы, застал дверь комнаты закрытой изнутри, у порога стоял чемодан. Володя опешил. Начал стучать в дверь.
– Кто там? – спокойно спросила Зина.
– Что еще за фокусы выдумала?
– Никакие не фокусы. Уходи жить, где жил раньше.
– Да ты что, спятила?
– Я говорю серьезно.
– Зина!
– Не о чем больше разговаривать.
– Зина! Открой! Открывай сейчас же!..
На шум начали выглядывать соседи; одна соседка, которую Володя терпеть не мог, даже совсем вышла из своей комнаты. С любопытством глядя на Володю, она тонким голосом полупропела:
– Это оригинально. Нет, это экстравагантно. Экстраординарно.
– Ну, погоди же! – в последний раз крикнул Володя и, сверкнув глазами на «экстру», подхватил чемодан и вышел из квартиры, громко хлопнув дверью.
– Выходит, что же? – проговорила для себя соседка. – Выходит, странно… Странные эти алкоголики, когда напьются…
На другой день, когда Зина ушла на работу, Володя вернулся, спокойно открыл дверь – у него был свой ключ, выложил из чемодана свои вещи, развесил рубашки и костюмы по вешалкам, лег в постель и заснул безмятежным сном (эту ночь он провел на автобазе, измучился, не выспался, продрог). Зина появилась уже после полуночи – работала во вторую смену. Нисколько, казалось, не удивилась, что Володя дома. И наутро ничего не сказала ему. Но через несколько дней, вернувшись с работы, Володя застал дверь комнаты вновь закрытой, чемодан стоял у порога. Это его не на шутку обозлило.
– Опять фокусы! – закричал он. – Зина!
– Уходи! – только и был ответ.
И сколько ни ругался и ни проклинал Володя, так дверь и не открылась. Соседка успела на прощанье Володе сказать, что это уже не экстравагантно, а сверхэкстравагантно! Володя, проскрипев зубами, хлопнул дверью и ушел.
Но, разумеется, на другой день снова явился, когда Зины не было дома. И снова жил несколько дней…
Однажды, когда Володя спокойно лежал в постели, Зина пришла домой не одна, а с участковым милиционером.
– Ваши документы, – вежливо попросил участковый.
Зина стояла рядом, скрестив на груди руки.
Паспорт был, конечно, в порядке, но уж чего не было у Володи, того не было, – прописки на данной жилплощади.
– Прошу вас впредь проживать по месту прописки, – откозырял милиционер. – Если, конечно, не хотите осложнений, – добавил он, еще раз козырнув.
В следующий раз милиционер не был уже так учтив и вежлив; документы, конечно, проверил, но не советовал больше проживать по месту прописки, а попросил проследовать за ним в отделение милиции.