Похищение
Шрифт:
Мы обе думаем об этом и одновременно вспоминаем, что это не просто встреча после долгой разлуки. Виктор смущенно откашливается.
– Может, зайдете?
Дом заставлен глиняной посудой в яркой глазури и кованым железом. В гостиной я сразу же ищу взглядом подсказки: игрушки, которые выдадут других детей и внуков, компакт-диски на полках, которые скажут о ее музыкальных пристрастиях, фотографии в рамках на стенах. Одна фотография сразу же завладевает моим вниманием: на ней мы с мамой сидим в похожих расшитых платьях. Подобный снимок – сделанный,
– Я принесу вам айс-ти, – говорит Виктор и оставляет нас наедине.
Кажется, что после стольких лет разлуки разговор завяжется сам собой, но мы сидим молча.
– Даже не знаю, с чего начать… – наконец говорит мама. Внезапно смутившись, она опускает взгляд. – Я даже не знаю, кем ты работаешь.
– Ищу пропавших людей со своей гончей, – отвечаю я. – Странное совпадение, учитывая обстоятельства…
– А может, в силу этих обстоятельств, – предполагает мама. Она складывает руки на коленях, и мы молча смотрим друг на друга. – Ты живешь в Нью-Гэмпшире…
– Да. Всю жизнь… – Тут я понимаю, что это неправда. – Ну, большую часть жизни. – Я достаю из кармана фотографию Софи. – Это твоя внучка.
– Внучка… – эхом откликается мама.
Она рассматривает снимок.
– Софи.
– Похожа на тебя.
– И на Эрика. Моего жениха.
Я надеялась, что стоит мне увидеть маму – и плотину прорвет, и все пустоты в моей памяти заполнятся. Надеялась, что сработает какая-то рефлекторная память и ее смех, ее улыбка, ее прикосновения – все это покажется мне знакомым, все это не будет мне в новинку. Но вот объятия разомкнулись – и мы снова те, кто мы есть: две незнакомки. Мы не сможем заново отстроить свое прошлое, потому что даже не успели достичь взаимопонимания.
Я много лет набрасывала портрет своей матери, воруя черточки чужих жизней: женщины в бассейне, упрашивающей крохотную дочь прыгнуть ей в объятия, романтической девушки, трагически погибшей в юности, героини Мерил Стрип в фильме «Выбор Софи». С каждой из них я могла бы болтать абсолютно непринужденно. Каждая из них знала бы, как я провела эти годы. Но ни в одной из этих фантазий моя мать не говорила по-испански, не выходила вторично замуж и не сидела смущенно на краешке стула. Ни в одной она не была мне чужой.
Когда мать соткана из мечтаний, любая реальность разочарует.
– И когда у вас свадьба? – вежливо интересуется она.
– В сентябре.
Во всяком случае, так мы планировали. Я думала, что отец отведет меня к алтарю… Тогда я еще не знала, что он уже отвел меня очень далеко от дома, – и сейчас может сесть за это в тюрьму.
– А мы с Виктором празднуем в этом году серебряную свадьбу.
– А дети у вас есть?
Она качает головой.
– Я не смогла. – Мама опять опускает взгляд. – А твой отец… Он женился еще раз?
– Нет.
Наши взгляды пересекаются.
– Как у Чарлза дела?
Странно слышать, как отца
– Он в тюрьме! – выпаливаю я.
– Я никогда об этом не просила. Не буду врать: когда-то я мечтала упрятать его за решетку на всю оставшуюся жизнь. Но это было так давно… С той минуты, как прокурор позвонил мне и сказал, что его нашли, я думала только о тебе.
Я представляю, как она ждет меня на крыльце этого дома, хотя знаю, что выросла не здесь. Как понимает, что я больше не вернусь. Я представляю ее лицо в тот момент, но вижу лишь собственные черты.
Мама пристально смотрит на меня.
– Ты… ты что-нибудь помнишь? – спрашивает она. – Из… тех времен.
– Иногда я вижу сны. Например, лимонное дерево. Или как я захожу в кухню, а всюду валяется битое стекло.
Мама кивает.
– Тебе было три года. Это не просто сон.
Впервые в жизни кто-то подтверждает истинность воспоминаний, в которых я сама не могла разобраться. Я замираю.
– Мы с твоим отцом в тот вечер поругались, – говорит она. – И ты проснулась от шума.
– Вы развелись из-за меня?
– Из-за тебя? – Она искренне удивлена. – Ты лучшее, что было в нашем браке.
Следующий вопрос жжет мне горло и вырывается подобно снопу огненных искр.
– Поэтому он забрал меня с собой?
В этот момент в гостиную входит Виктор. На подносе – кувшин чая со льдом и печенье в сахарной пудре, каждое размером с детскую ладошку. Под мышкой он держит коробку из-под обуви.
– Думаю, это тебе тоже пригодится, – говорит он, протягивая коробку жене.
Она выглядит растерянной.
– Сейчас, пожалуй, не лучшее время… – бормочет она.
– Пускай Бетани сама решает.
– Тут всякие вещицы, которые я сберегла, – поясняет мама, развязывая ленту. – Я знала, что рано или поздно встречусь с тобой. Но почему-то думала, что тебе по-прежнему будет четыре года.
В коробке лежит кружевной чепчик для крестин и табличка с больничной кроватки: мое имя – то, первое имя. И масса тела – 6 фунтов 6 унций. Данные вписаны красными чернилами рукой какой-то медсестры. Рядом – крошечная фарфоровая чашка со щербинкой на ручке. Бумажный квадратик с аккуратно выведенными карандашом печатными буквами: «Я ЛУБЛУ ТЯ».
Значит, когда-то я таки ее любила. Она располагает доказательствами.
И еще маленькое лоскутное одеяльце из треугольничков: красный шелк, оранжевый ворс, клочки «в огурцах», прозрачный муслин.
Мама вытряхивает все это себе на колени.
– Когда ты была еще совсем малюткой, я сшила его из всех сентиментальных воспоминаний жизни. – Она касается красного шелка. – Это я вырезала из бабушкиной наволочки. Оранжевый – из коврика в комнате общежития, где жил твой отец. «Огурцы» – лоскут моего платья для беременных, а муслин – от моей свадебной фаты. Ты с ним ела, спала под ним и, будь твоя воля, купалась бы тоже в нем. Когда тебе становилось страшно, ты пряталась под него… как будто считала, что становишься невидимой.