Похищенный. Катриона (илл. И. Ильинского)
Шрифт:
— Наконец-то вы соблаговолили заговорить прямо! — сказал я.
— Мне казалось, что я говорил прямо с самого начала! — загремел он.— Я заботливый отец, мистер Бальфур, но, благодарю бога, я благоразумен и терпелив! Другой отец, сударь, тотчас же предложил бы вам выбирать между алтарем и дуэлью. Мое уважение к вашим достоинствам...
— Мистер Драммонд! — перебил я.— Если вы питаете ко мне малейшее уважение, то, прошу вас, умерьте свой голос. Нет никакой надобности кричать, если собеседник находится с вами в одной комнате и слушает вас со всем вниманием.
— Совершенно справедливо! — сказал он, сразу изменив тон.—
— Таким образом, мне следует понять...— продолжал я.— Будем считать, что я ничего не слышал про первый выход, о котором вам, пожалуй, не стоило бы упоминать... Таким образом, если я попрошу у вас руки вашей дочери, вы даете мне право надеяться?
— Трудно выразить лучше то, что я имел в виду,— ответил он.— Вижу, что мы отлично поладили.
— Там посмотрим, — ответил я.— Но в любом случае мне незачем скрывать, что я питаю к упомянутой вами барышне глубокие чувства и даже во сне мне не может пригрезиться счастье большее, чем повести ее к алтарю.
— Я в этом не сомневался, я был уверен в вас, Дэвид! — вскричал он и протянул мне руку.
Я не пожал ее.
— Вы слишком торопитесь, мистер Драммонд,— сказал я.— Прежде надо обсудить условия, а главное, есть трудность, которую преодолеть мы, возможно, не сумеем. Я уже сказал вам, что готов вступить в брак с вашей дочерью, но у меня есть причины сомневаться в ее согласии.
— Это все вздор,— ответил он,— За ее согласие я поручусь!
— Мне кажется, мистер Драммонд,— сказал я,— что даже в разговоре со мной вы позволили себе два-три неприемлемых выражения. И я не потерплю, чтобы вы разговаривали так с ней. Говорить и думать за нас обоих выпало мне, и я хочу, чтобы вы поняли: я так же не позволю навязать мне жену, как не позволю, чтобы ей навязали мужа.
Он только хмуро смотрел на меня, видимо растерявшись и очень сердясь.
— Короче говоря,— заключил я,— если мисс Драммонд даст свое искреннее согласие, я женюсь на ней, и с великой радостью. Но если, как у меня есть все основания опасаться, согласие это будет хотя бы чуть-чуть вынужденным, я никогда на ней не женюсь.
— Хорошо-хорошо,— сказал он.— Это пустяки. Как только она вернется, я немножко ее пощупаю и, надеюсь, смогу вас уверить...
Но я снова его перебил.
— Ни в коем случае, мистер Драммонд, иначе я сразу же откажусь, и вы можете искать мужа для вашей дочери, где вам будет угодно,— сказал я.— Я сам проверю ее чувства и буду судить о них. И сам решу без чьего-либо посредничества, и уж во всяком случае — без вашего.
— Клянусь честью, сударь! — вскричал он.— Да кто вы такой, чтобы судить?
— Жених, мне кажется,— ответил я.
— Не играйте словами! — возразил он.— Вы закрываете глаза на факты. У моей дочери не осталось выбора. Ее репутация погублена.
— Прошу извинить меня,— сказал я,— но до тех пор, пока все остается между нами тремя, ничего еще не погибло.
— Но что мне может служить порукой? — воскликнул он.— Неужто я допущу, чтобы репутация моей дочери зависела от воли случая?
— Об этом вам следовало бы подумать прежде,— сказал я.— До того, как вы по собственной вине не встретили ее. Но теперь, когда уже поздно, я отказываюсь считать себя ответственным за ваше небрежение и никому не позволю запугивать себя. Мое решение твердо, и, что бы ни произошло, я ни на волос от него не отступлю. Мы с вами составим
Он вскочил с кресла, как ужаленный.
— Я вижу вас насквозь! — крикнул он.— Вы себя поведете таким образом, что она откажется!
— Может быть, так, а может быть, не так,— ответил я. — Но иного выбора у вас нет.
— А если я не позволю? — вскричал он.
— Тогда, мистер Драммонд, мы займемся перерезанием глоток,— сказал я.
Глядя на его рост, на длину его рук и помня, что, по слухам, он отменно владеет любым оружием, я произнес эти слова не без трепета, тем более что при всем при том он был отцом Катрионы. Но я напрасно тревожился. Убогость снятого мной жилища (наряды дочери ему ничего не сказали — ведь для него они все были равно новыми) и мое нежелание ссужать его деньгами внушили ему мысль, что я беден. Однако едва он убедился в своей ошибке, как у него тотчас возник новый план, и, думается мне, ради его выполнения он готов был пойти на что угодно, лишь бы избежать необходимости кончить дело дуэлью.
Он еще некоторое время спорил со мной, но тут я нашел довод, заставивший его замолчать.
— Если ваше намерение не допустить, чтобы я объяснился с вашей дочерью наедине, столь твердо,— сказал я,— мне остается только заключить, что вы не менее меня сомневаетесь в ее согласии.
Он пробормотал какое-то невнятное извинение.
— Но этот разговор равно испытывает терпение, как ваше, так и мое,— добавил я,— и мне кажется, нам обоим благоразумнее будет помолчать.
И до ее возвращения мы молчали, вероятно — если кто-нибудь мог бы нас увидеть тогда — представляя собой весьма смешную пару.
Глава 28,
В КОТОРОЙ Я ОСТАЮСЬ ОДИН
Дверь Катрионе открыл я и не дал ей войти.
— Ваш батюшка желает,— сказал я,— чтобы мы погуляли, как было у нас заведено.
В ответ на ее взгляд Джеймс Мор кивнул, и, словно хорошо вымуштрованный солдат, она повернулась и вышла вместе со мной из дома.
Мы направились путем, которым не раз ходили прежде и были тогда счастливы настолько, что это не поддается никакому описанию. Теперь я отстал на полшага, чтобы незаметно наблюдать за ней. Стук ее башмачков звучал так мило и так грустно! Мне в голову пришла странная мысль, что оба возможные конца совсем близки и я вот-вот узнаю, какая из двух судеб мне уготована, а пока неизвестно, в последний ли раз я слышу эти шаги, или они будут вновь и вновь звучать рядом со мной до нашего смертного часа.
Катриона избегала смотреть на меня и глядела прямо перед собой, словно догадываясь о том, что сейчас произойдет. Я понимал, что разговор следует начать сейчас же, пока мужество мне окончательно не изменило, но не знал, как к нему приступить. В этом тягостном положении, когда ее буквально толкали в мои объятия, любая настойчивость, после того что уже было между нами, казалась бесчестной, но каким холодным буду я выглядеть, если сумею сохранить бесстрастность! Эти две крайности меня парализовали, я готов был грызть себе пальцы, и когда все-таки заговорил, то спотыкался на каждом слове.