Поход Русов на Константинополь в 860 году и начало Руси

Цветков Сергей Васильевич

Что касается деятельности папы Николая I, то она заключается в следующем. В течение своего понтификата (857–867 гг.) он пытался коренным образом усилить папскую власть. Он был уверен, что папа Богом предназначен для спасения Церкви, как на Западе, так и на Востоке. Поэтому, все формы существования национальной и государственной Церкви, повсюду должны быть признаны незаконными. Только папа — живой закон и его декреты имеют силу канонов, все решения соборов имеют законную силу только после утверждения их папой. Сам же папа может требовать отчета от любого духовного лица, может судить всех, но сам при этом неподсуден никому, включая императора. В ультимативной форме Николай I требовал, чтобы и Восток признал его своим верховным судьей.

Его правление еще больше способствовало отчуждению между Восточной и Западной Церквями. Надо сказать, что идея папского превосходства встретила решительный отпор со стороны патриарха Фотия, и

Константинопольский собор объявил Николая I отлученным от церкви. Это обострение отношений было еще связано обращением в христианство болгар, которые колебались в выборе между Византией и Римом^{272}.

Послание патриарха Фотия разделено на несколько частей. В первой, которая посвящена главным образом крещению Болгарии, описаны противозаконные действия в этой стране католических клириков. Затем патриарх Фотий переходит к рассмотрению основных отличий западных церковных обрядов и традиций от византийских и достаточно подробно опровергает учение о Filioque. В конце послания патриарх Фотий приглашает патриарха Александрийского Михаила I прибыть лично или прислать своего представителя.

Кузенков обратил внимание на место, которое занимает в послании сообщение о крещении руси. «В начале первой части Фотий говорит об успехах миссионерской деятельности своей церкви среди языческих и уклонившихся в ересь народов, особо называя новокрещенных болгар и возвращенных к православию армян. Однако о руси при этом не упоминает. Сообщение о том, как “паче чаяния” был крещен недавно наводивший ужас на христиан “народ Рос”, радостно принявший епископа и ревностно предавшийся христианской религии, вставлен перед заключительной, третьей частью послания без какой-либо логической связи с предыдущим и последующим текстом. Это позволяет сделать предположение, что об успехе миссии среди руси Фотий узнал в ходе составления текста послания и придал этому особое значение»^{273}.

Интересно так же, что свидетель нападения 860 г. патриарх Фотий ничего не пишет о чудесной буре, якобы начавшейся после погружения ризы Богоматери в воды залива. «Ибо как только облачение Девы обошло стены, варвары, отказавшись от осады, снялись с лагеря и мы были искуплены от предстоящего плена и удостоились нежданного спасения»^{274}. Вместе с тем вскоре, в честь этого события по инициативе Фотия вводится новый праздник Положения честной ризы Богоматери во Влахерне, который отмечается Православной Церковью 2(15) июля. Видимо, в этот день войско русов отступило от стен Константинополя.

Несколько слов необходимо сказать и о самой личности патриарха Фотия, явившемся, по сути, вторым, после апостола Андрея Первозванного крестителем Руси и охарактеризовать духовную среду того времени. «Пора Фотия, — писал С.С. Аверинцев, — это время, когда византийская культура, пройдя через кризис, делает некий необходимый и неотменяемый выбор, когда закладываются основы для подъема интеллектуальной жизни на несколько веков вперед. Господствует педагогический пафос, идеал здравой школьной рассудительности, а в связи с этим — императив самоограничения. Никак не скажешь, что кругозор у Фотия узок, совсем напротив, — идеи и книги, попадающие в этот кругозор, подвергаются решительной и жесткой оценке по утилитарным критериям: что именно нужно? В какой мере? Для какой потребы? Это уверенный хозяйский взгляд, и перед нами хозяин, но, так сказать, скопидомный; отлично знающий, чего он хочет, и вовсе не склонный предоставлять гостеприимство ценностям культуры из одного почтения к культуре, когда ценностям этим не сыскать применения в реализации собственного культурного замысла»^{275}. Именно патриарх Фотий стал выразителем, по мнению Литаврина, идеи необходимости в повышении уровня образованности и «духовенства, и чиновничества, в систематизации христианского богословия и в овладении наукой управления». Именно ему «принадлежит смелая политическая идея, высказанная им в сочинении “Амфилохий”, — тип государственного устройства, — утверждал патриарх, — не предопределен богом, а устанавливается людьми в соответствии с их собственным опытом».

Оценивая роль взаимоотношений Византии с Римом, он также пишет: «Византия утратила средства прямого давления на папство, пользовавшееся защитой франкского престола. Константинопольский патриарх обрел безусловное главенство среди восточных владык; но опора на них стала весьма зыбкой — они оказались вне зоны политического воздействия византийского двора, находясь “в плену”, под властью арабов. В “римской ойкумене” василевса образовалась обширная брешь: с 800 г. началась история средневековой западной христианской империи — бесспорные ранее претензии императора Константинополя на приоритет в христианском мире таковыми более не являлись. Василевсы

и церковь Византии втягивались в упорное соперничество с Западом, ставшее серьезным фактором внешнеполитической жизни империи вплоть до ее падения. Византия резко усилила свою дипломатическую активность: ее церковные миссии направляются в Хазарию, Аланию, Великую Моравию, Болгарию, сербские земли и, видимо, на Русь. Религия стала важнейшим инструментом политического воздействия. Постепенно, со второй половины IX в. стала оформляться восточнохристианская культурно-идеологическая зона, получившая в историографии не вполне адекватное определение — “Византийское сообщество государств”. Идейно-политическое обоснование “прав” императора в этом ареале стало с тех пор одним из непременных атрибутов возрождаемой универсалистской имперской доктрины»^{276}. Необходимо отметить некую искусственность существования «Византийского сообщества государств», поскольку такие государства, как Болгария, а вслед за ней и Русь после принятия христианства из рук Византии всячески отстаивали не только свою политическую независимость от империи, но и церковную. Однако в самом факте крещения Византия часто видела, вернее, желала видеть политическую зависимость от нее.

Поэтому становится понятным, насколько важным для Византии того времени было крещение Руси, нового могучего соседа, который мог стать либо союзником, либо очень опасным противником, что подтвердил сам поход 860 г.

Есть ли какие-либо археологические свидетельства крещения Руси во второй половине IX в.? Вот что пишет по этому поводу В.В. Седов: «Обряд трупоположения у восточнославянского населения начал распространяться, бесспорно, до официального принятия христианства. В Киевской земле эта обрядность известна с начала X в., не исключено, что наиболее ранние захоронения относятся к IX в. Среди потомков антов трупоположения доминировали и в более раннее время. Курганный обряд в антской среде не получил распространения, умерших здесь погребали в грунтовых могильниках. Около середины X в. трупоположения появляются и в славянских курганах лесной полосы Восточно-Европейской равнины. Некоторое время в ареалах кривичей и новгородских словен сосуществовали кремация и ингумация, пока последняя окончательно не вытеснила прежнюю обрядность». Седов объясняет это явление миграцией потомков антов и миграцией в VIII–IX вв. «славянского населения из Дунайских земель, где в это время уже безраздельно господствовал обряд трупоположения»^{277}.

Необходимо отметить, что мигрирующие в русские земли моравы уже были крещены, вначале при участии ирландских монахов из Зальцбурга, а впоследствии, благодаря миссии Кирилла и Мефодия. Не исключен факт, что подобные захоронения — отзвук крещения Руси после похода 860 г.

В заключение хотелось бы особо отметить, что начало Руси как государства совпадает с началом ее крещения и этот необычайно важный факт еще должным образом не оценен нашей и тем более мировой общественностью. Последующее призвание Рюрика и варягов, представителей племен балтийских славян, уже знакомых с христианством, но являющихся его лютыми врагами, способствовало приостановлению процесса христианизации Руси более чем на сто лет.

Относительно похода 860 г. и процесса крещения Руси мы можем сделать следующие выводы:

1. Первое легендарное крещение славян, осуществленное апостолом Андреем Первозванным, могло иметь место, поскольку в Северном Причерноморье в I в. н.э. проживали славянские племена, что подтверждают и данные археологии.

2. Русы и до 860 г. были знакомы с христианством, и часть из них уже была крещена к концу VIII в. (князь Бравлин и его бояре). Об этом свидетельствует тот факт, что по данным арабских источников, созданных до 860 г., купцы-русы представлялись как христиане и даже платили специальную подать. Об этом также свидетельствует хазарская миссия Кирилла и Мефодия, во время которой в 860/861 г. в Херсонесе ими было обнаружено Евангелие, написанное «русскими письменами». Свидетельством более ранней христианизации руси является признание Турским собором 820 г. русского языка в качестве апостольского.

3. С хазарской миссией Кирилла и Мефодия, видимо, связана так же их миссионерская деятельность среди русов. Не исключено, что, во многом, благодаря ей, русы послали в Византию посольство с просьбой о крещении. Обретение мощей св. Климента в Херсонесе и перенесения их части в Рим помогло признанию Рима славянского языка как апостольского.

4. Отступление русов от Константинополя после крестного хода с ризой Богоматери вокруг его стен, можно трактовать не только как нежелание русов штурмовать Царьград — возможно, они отступили, пораженные торжественностью процессии и верой константинопольцев в Божественную силу реликвии. Необыкновенно важно, что благодаря этому событию патриархом Фотием был введен новый церковный праздник Положения честной ризы Богоматери во Влахерне.