Походные письма 1877 года
Шрифт:
Адресат писем - Екатерина Леонидовна Игнатьева, урожденная княжна Голицына, стала женой дипломата незадолго до его назначения посланником в Константинополь. Это была очень красивая и умная женщина, ставшая верным другом и помощницей своего мужа. Она сумела поставить дом в Константинополе на широкую ногу, сделать его местом приемов и встреч дипломатов и приезжих европейских знаменитостей. Подчас приходилось ей исполнять обязанности секретаря мужа, как о том свидетельствует в одном из писем сам Игнатьев. По его совету она завязала приятельские отношения с женами других европейских дипломатов и поддерживала их после отъезда из Турции.
У Игнатьевых было 7 детей (старший сын Павел умер в младенческом возрасте, этим же именем был назван третий сын, ставший в 1916 г. министром народного просвещения). Е. Л. Игнатьева была богата, ей принадлежало несколько имений, в том числе Круподерницы - в Казатинском уезде Киевской губернии. Там Игнатьевы любили проводить лето. Приезжая в Круподерницы во время летних отпусков, Игнатьев со страстью предавался сельскохозяйственным занятиям. Однако обширные
В письмах Игнатьев уделяет большое внимание семье и хозяйству. Воспитание и обучение детей в семье требовали больших расходов. Да и содержание самого Игнатьева в Главной квартире обходилось недешево. Лица императорской свиты, к которой он был причислен, экипировались на свой счет и имели своих лошадей и обслугу. Игнатьев отправился в Болгарию с лакеем Дмитрием, кучером Иваном и конюхом Христо, со своими шестью лошадьми, фургоном и коляской. От казны он пользовался только столом, да и то не всегда. Основной доход семьи Игнатьевых, как свидетельствуют письма, состоял в суммах от продажи сельскохозяйственных продуктов, выращенных в имении, а также от аренды имений, которые постоянно покупались и затем закладывались или сдавались в аренду. Со временем хозяйственная деятельность Игнатьева потерпела крах. Как свидетельствовал его племянник А. А. Игнатьев, "когда-то Николай Павлович был гордостью семьи, а закончил он жизнь полунищим, разорившись на своих фантастических финансовых авантюрах. Владея сорока имениями, разбросанными по всему миру земли русской, заложенными и перезаложенными, он в то же время, как рассказывал мне отец, был единственным членом Государственного совета, на жалованье которого наложили арест"*.
Итак, письма Игнатьева открывают нам новую, доселе не известную сторону жизни выдающегося дипломата, в которой семья и дом играли значительную роль, являясь опорой во всех превратностях судьбы. Игнатьев предстает любящим и нежным мужем, отцом, барином, трогательно заботящимся о своих слугах, помещиком, стремящимся стать рачительным хозяином.
Однако не в этом главная ценность писем. Хотя история русско-турецкой войны известна с достаточной степенью подробности, все же письма сообщают нам немало нового и о боевых действиях (в частности, о неизвестных эпизодах войны), о геройских подвигах солдат и офицеров, и о состоянии командования, и о положении во время войны болгарского населения, пользующегося неизменным сочувствием Игнатьева. Безусловный интерес представляет описание уклада жизни Главной квартиры императора. Находившийся там одновременно с Игнатьевым Д. А. Милютин тоже оставил подробный дневник, однако этой проблемы почти не касался. Между тем вопросы организации управления, связи, снабжения, наконец, быта на войне также играют немаловажную роль. Значительное внимание Игнатьев уделяет фигуре императора, во многом противоречивой и сложной. В течение 6 месяцев Александр II пребывал на балканском театре военных действий, в основном в качестве наблюдателя. Его попытки принять участие в боях пресекались приближенными, опасавшимися за жизнь императора. В письмах Игнатьева царь выступает как человек, простой в общении с подчиненными, глубоко переживающий и радостные, и горестные известия, пытавшийся принести какую-то пользу, хотя бы посещая госпитали, и ищущий поддержки в беседах с солдатами и ранеными. Автор явно идеализирует царя, хотя и отмечает, что тот своим присутствием сковывал действия командования. В письмах содержатся характерные портреты других действующих лиц драмы, развернувшейся на Балканах - нерешительного главнокомандующего вел. князя Николая Николаевича, апатичного начальника штаба Непокойчицкого, его бездарного помощника Левицкого, заведующего гражданскими делами В. А. Черкасского и других. Как дипломат Игнатьев уделяет значительное внимание своим сотоварищам по дипломатическому корпусу, иностранным представителям и корреспондентам, беседы с которыми, в особенности с англичанином Уэлсли, представляют большой интерес в плане понимания дипломатической стороны войны. Любопытны также сведения о российских дипломатах, принимавших непосредственное участие в боевых действиях и награжденных Георгиевскими крестами - А. Н. Церетелеве, С. С. Татищеве (впоследствии известном историке и публицисте). Однако о важнейших дипломатических сюжетах Игнатьев либо умалчивает, либо говорит вскользь, что могло быть вызвано соображениями секретности. Характерно, что говоря о цели своего приезда в Главную квартиру в ноябре, он зашифровывает текст. В письмах содержатся колкие замечания в адрес канцлера А. М. Горчакова и посла в Лондоне П. А. Шувалова, с осторожными действиями которых Игнатьев был не согласен. Неприязненное отношение к Горчакову он испытывал давно. Последний сдерживал все попытки самостоятельных действий Игнатьева еще в бытность его в Константинополе. Горчаков недолюбливал молодого и энергичного дипломата также и за то, что тот, как полагал канцлер, метит на его место. Недоброжелатели Игнатьева, в частности А. Г. Жомини, распускали соответствующие слухи. Ю. С. Карцев вспоминал: "Игнатьев был бельмом на глазу у Горчакова. Всякий раз, когда он приезжал в Петербург, Горчаков говорил с раздражением: "Вы приехали, чтобы занять мое место?""*.
Обвинения, бросаемые Игнатьевым Шувалову и Горчакову, в сговоре с Англией были, конечно, беспочвенными. Оба дипломата придерживались осторожной политики, и последующие события показали, что для этого были серьезные основания.
В целом письма Игнатьева из армии - ценный эпистолярный источник, в котором образно
* * *
Публикуемые письма хранятся в Государственном архиве Российской Федерации в личном фонде Н.П.Игнатьева (ф. 730, д. 123). Их оригиналы не сохранились. Текст печатается по исправленной копии и передается в соответствии с существующими правилами издания документов. Сохранены языковые и стилистические особенности документов. Явные описки и ошибки исправляются без оговорок. Сокращения раскрываются без оговорок, за исключением случаев, допускающих двоякое толкование. Отсутствующие в тексте слова вставлены по смыслу и заключены в квадратные скобки. Пропуски и неразборчивые места текста оговариваются под строкой. В подстрочных примечаниях текст составителя обозначается курсивом. Сохраняется авторская нумерация писем, обозначение даты и места написания. Имена и географические названия приведены согласно авторской транскрипции. К документам составлены примечания, именной и географический указатели.
Текст писем подготовлен к печати В. М. Хевролиной, ею же составлен научно-справочный аппарат публикации и написана вступительная статья.
Подготовитель публикации выражает благодарность сотрудникам Государственного архива Российской Федерации Е. Д. Гринько и Т. В. Царевской, а также секретарю Комиссии историков России и Болгарии Т. В. Волокитиной за помощь в работе.
В. М. Хевролина
No 1
24 мая. Плоешти
Телеграмма моя, отправленная тотчас по прибытии на отведенную мне квартиру в Плоешти, известила вас, бесценная жинка, милейший друг мой Катя и добрейшая матушка, что я доехал цел и невредим до места назначения к Главной квартире Действующей армии. Не стану возвращаться к первым впечатлениям и ощущениям после разлуки нашей в Казатине! Je ne veux pas faiblir ni nous donner rciproquement des motions inutiles*.
До Жмеринки ехал я один в вагоне и мечтал. Между прочим, нашел я на столе моего отделения, когда жинка уже давно исчезла из глаз и я стал осматриваться, букет (уже завялый) незабудок, сорванный на пути и забытый тобою, милейший друг мой. Я выбрал те цветочки, которые уцелели, и высушил их между листами бумаги... C'est le dernier objet que ma chrie a tenu en main et qui avait fix son attention**. Чтобы доказать тебе, что я не вру, сентиментальничая, посылаю к тебе несколько цветочков (сознаюсь, что поцеловал их предварительно с просьбою передать поцелуй этот по принадлежности) в надежде, что если и откроют письмо мое люди нескромные, то не возвратят всех цветов. Не забудьте меня! Не желая, чтобы кто-либо когда-либо дотрагивался до остальной части букета и не имея возможности сохранить их ради преждевременной завялости, я дождался первого моста через реку и, простившись с милыми остатками, выбросил в воду. Букет поплыл по течению и затонул в вечность, он никому не достанется.
Оказалось, что со мною в поезде находятся Чертков, Голицын (генерал-адъютант) и еще 12 человек из свиты государя и адъютант наследника цесаревича. Их хотели набить в один вагон вместе с другими пассажирами 1-го класса. Свободных вагонов не было. Не будучи эгоистом, мне неловко было пользоваться целым вагоном, и я предложил князю Б. Голицыну и М. И. Черткову перейти ко мне в одно из отделений. Они очень были довольны, благодарны и меня не покидали до самого Плоешти. Вся свита ко мне пристроилась, мне не раз пришлось заступаться за них, облегчая путь, и они говорили, что радуются встрече, считая меня за leur Providence*. Надо сознаться, что по всему пути мне лично оказывали большое внимание и крайнюю предупредительность - не только до русской границы, но, в особенности, в Румынии. В Яссах, в Рошане, в Браилове префекты, два министра и все власти не отходили от меня в продолжении остановок, публика кланялась, толпилась и приветствовала, а в Рошане, где мы остановились на полтора часа, все время угощали концертом и на прощанье криками "Vivat!". Мои сослуживцы были свидетелями оваций и поражены общим сочувствием, как передавал мне Черкасский, от них слышавший.
В понедельник в первом часу прибыли мы в Унгены. Князь Мурузи (отец нашего) выехал навстречу, усадил в экипаж, запряженный 4-мя лошадьми (по-молдавски) цугом, с пестрым кучером, управлявшим верхом четверкою посредством бича и гнавшим нас по плохой и гористой дороге во весь дух лошадей, и привез к себе в имение. Княгиня и он угостили завтраком, чаем, великолепным розаном, показали дом с великолепным видом на Прут, садом и пр. и доставили меня обратно на станцию до отхода поезда. Лишь в 4 часа добрались мы (в том же вагоне) до Ясс. Там префект предложил мне коляску, и я успел осмотреть этот прелестный городок. Жара была значительная, а суета на станции невыносимая. Мне дали отделение (6-ти местное) в вагоне 1-го класса, но я поделился им с Чертковым и Голицыным. Удобств уже никаких не было. За недостатком мест в набитом публикою поезде я поместил Дмитрия и Ивана в почтовом вагоне, где им было хорошо. Положительно можно сказать, что если бы я не догадался взять фургон и лошадей с собою, мне не видать бы своего обоза; лошади и люди натерпелись бы много дорогою. Царский и свитский обозы, отправленные с 12 мая из Петербурга 10-ю поездами, только завтра утром начнут прибывать в Плоешти, а большая часть осталась еще в наших пределах. Коляску мою с вещами, присланными Алексеем, обогнали мы в Корнешти (между Кишиневом и Унгенами). Лошади - придворные и свитские - чахнут в вагонах по 10 дней! Христо (конюх) не нарадуется, что ехал быстро со мною, пользуясь особым вниманием всех железнодорожных властей.