Походы и кони
Шрифт:
Странно, что он ни слова не сказал об отсутствии ящиков. Неужели признал пользу нашего нововведения?
Авалов не любил нашу батарею и этого не скрывал. А так как я часто бывал перед своим орудием, то есть впереди батареи, то он меня запомнил и часто распекал. Разносить поручика легче, чем полковника, и так у него создалась привычка меня разносить.
— В вашей батарее нет дисциплины. Вы более походите на веселую банду махновцев, чем на конную батарею. У вас какое-то содружество вместо дисциплины.
Но Авалов был прекрасным офицером. Он не мог не знать нашей хорошей
А панорамы так и остались за пазухами наводчиков.
НА ФРОНТ
Нас направили на фронт не просто, как мы всегда ходили, а в составе дивизиона со вновь сформированной 8-й конной батареей. Восьмую я впервые видел. Шли мы из Брюховецкой в Батайск. Там мы, конечно, опять вошли в дивизион с конно-горной. То есть дивизион был составлен, только чтобы доставить обе батареи на фронт. Командир восьмой, полковник Сапегин, оказался старшим. Не желая ему подчиняться, Шапиловский сказался больным. Нашу батарею повел Обозненко.
Меня послали квартирьером в станицу Уманскую. С несколькими солдатами мы на рысях опередили батарею. Я выбрал, конечно, лучшие дома для нашей батареи, а другие, на той стороне площади, для восьмой, послал солдата навстречу дивизиону, а сам заказал самовар, снял сапоги и надел туфли.
Вскоре прибыли батареи. Из любопытства посмотреть на восьмую я надел фуражку, шинель внакидку и в туфлях вышел на громадную площадь.
Сапегин и Обозненко выравнивали орудия в парке. Я остановился поодаль. Вдруг я увидел, что Сапегин и следом за ним Обозненко направляются ко мне. Сапегин остановил коня передо мной, приложил руку к козырьку и сказал:
— Рапортуйте.
У нас ничего подобного не бывало. Тем не менее я подтянулся и, несмотря на туфли и шинель внакидку, взял под козырек и отрапортовал:
— Господин полковник, квартиры в станице Уманской для сводного конно-артиллерийского дивизиона выбраны.
После чего я замолк, не зная, что еще прибавить. А Сапегин, видимо, ждал продолжения, потому что все держал руку у козырька. Из-за его спины Обозненко ворочал глазами и беззвучно мне что-то подсказывал. Я молчал. Видя, что он продолжения не дождется, Сапегин спросил:
— Сколько людей в вашей батарее?
Я не знал, но без запинки ответил:
—Шестьдесят два, господин полковник.
—А лошадей?
Тут ты меня не поймаешь, подумал я, есть подручные лошади в упряжках. Лошадей должно быть больше. Рассчитывать было некогда, и я уверенно выпалил:
— Семьдесят три, господин полковник.
Я видел, как Обозненко вздохнул с облегчением, значит, попал. Сапегин повернулся к нему.
— Это правильно?
— Так точно, господин полковник, — не задумываясь подтвердил Обозненко.
— Я вижу, что вы не привыкли к рапортам, — сказал спокойно Сапегин. — Но я этого требую. До свидания.
И он не спеша удалился.
Сдерживая
— Подите все же пересчитайте лошадей, — сказал мне Обозненко.
Я вышел на крыльцо, постоял, потом вошел без улыбки, встал во фронт.
— Господин полковник, счет людей и лошадей окончен. Во второй конной генерала Дроздовского батарее в данное время находятся 62 солдата и 73 лошади.
Все прыснули от смеха и Обозненко первый. Но так как он был человек очень добросовестный, то он сам пошел считать. Другие полагали это излишним. Числа все время менялись.
— Знаете, — сказал мне Обозненко, — вы ошиблись всего на два человека и только на одну лошадь.
На следующее утро мы с ужасом увидели, что та батарея поставила в орудийный парк часового, а мы об этом не подумали.
8-я батарея делала перекличку. А у нас даже списков не было. Сапегин сделал вид, что не заметил отсутствия переклички. Во время похода он считал наших лошадей и, видимо, остался доволен. Решил, вероятно, что сам ошибся в счете на одну лошадь.
Конечно, у нас не было зарядных ящиков. Но и у 8-й их тоже не было. Значит, заимствовали наш опыт и, видимо, он оказался не так уж плох.
Должен сказать, что полковник Сапегин был прекрасный и энергичный офицер. В Новороссийске мы только благодаря ему влезли на пароход. Был январь 1920 года. Был лютый мороз, а снегу мало.
БОИ У РОСТОВА
Мы вернулись на фронт в Батайск и присоединились к конно-горной батарее. В наше отсутствие бои не прекращались, и с нашим прибытием мы приняли в них живейшее участие. Красным никак не удавалось перейти через Дон, несмотря на превосходство сил, на высокий берег и на то, что Дон замерз и не представлял препятствия.
Героем этих многочисленных боев можно смело назвать полковника Кузьмина с его Первым офицерским конным полком. Чуть что, он бросался в атаку, прорывал фронт, брал пленных и орудия. Был он необыкновенно счастлив, имел всегда успех и мало потерь. Люди его обожали. Но и все остальные полки и батареи были на должной высоте.
Ночью 8 февраля 1920 года наша корниловская пехота заняла внезапно станицу Гниловскую, вышла во фланг Ростова и заняла город. Наш кавалерийский корпус ввели в Ростов и разместили там. Но на востоке, на Манычском фронте, донцы не смогли остановить многочисленную конницу Буденного, которая пыталась охватить широким обходом с тыла всю Добровольческую армию у Ростова. Укрепления на Маныче были рассчитаны на лето, а морозы сковали воды и болота и сделали укрепления недействительными. Да и донцы были не те, что прежде. Глубокой ночью в лютый мороз — все скрипело кругом — нашу кавалерию вывели опять из Ростова в Батайск, чтобы идти навстречу Буденному на Сальск. Мы покинули Ростов без боя и без нажима со стороны красных.