Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

Пиковский Илья

По виду дочери он понял, что ее настигло вечное проклятие семьи — низкое предательство, и сердце отставного историка, пере­насыщенное обидами и болью, взорвалось.

— Папа, что ты делаешь?! — испуганно вскричала монархистка, когда Берлянчик рухнул через валик на диван.

Филипп Петрович обескураженно дернул головой и, багровея от стыда и раскаяния, нанес удар по собственной ладони.

— О боже, идиот! — воскликнул он, обращая свою ненависть уже к самому себе. Теперь он клял свою невоздержанность, которая нравст­венно опустила его до уровня короля Карла Девятого, автора Варфоломеевской резни, или завмага-тирана

на «Привозе». «Ненависть к чу­жим порокам, — подумал он, — это начало морального Освенцима. Я веду себя как фашист!».

Опаленный этой мыслью, он бросился к Берлянчику, готовый мо­лить о прощении, но дочь, уже привыкшая к неистовым перепадам в его настроении, остановила его:

— Оставь его, папа. Потом!

Она вскинула руки к плечам так, словно осаждала толпу, и нервным голосом просила окружающих:

— Воздух! Воздух! Отойдите от дивана. Ему нужен свежий воздух!

Монархистка тут же устроилась возле пострадавшего, расстег­нула ему ворот.

Наконец Берлянчик вздохнул и размежил веки. Наступила тиши­на, которую нарушил продавец бальных нарядов.

— Ирина Филипповна, — вкрадчиво спросил он, сложив концы пальцев крышей и опуская их в сторону баула. — Как же все-таки с расчетом?

— Вы завтра же получите его.

— Из каких, простите, средств?

— Вам оплатит «Смех в раю».

— А что это за фирма?

— Обрядовых услуг.

— Вряд ли, — простонал Берлянчик, с трудом меняя скорбную позу жертвы на импозантную позу отдыхающего. — Я думаю, она тоже получила указание от Пумы не давать вам ни копейки.

«Странный тип, — подумал продавец бальных нарядов. — Почему он так себя ведет?! Очевидно, он имеет какой-то интерес и, наверное, огромный!».

— Мадам, — неожиданно сказал он, подсветив свои усы усмешкой. — Вы говорили про какие-то ценные бумаги...

— Да, да!

— Это, конечно, не решение вопроса, но знаете... я поду­мал, что об этом стоит говорить. Пожалуйста, что это за бумаги?

— Акции различных предприятий.

— А как они попали к вам?

— В свое время муж их оформил на меня.

— Какие же из них вы хотите предложить?

— Коксохима, например, — вмешался Додик, болезненно морщась от прикосновения к подбородку. — Денег там, конечно, нет. Но за ва­ши страусиные боа и кивера вы сможете получить бензол или антрацит. Мне кажется, это неплохая сделка!

— Это проблемы нашей фирмы, — сухо заметил молодой человек, подводя мизинцем ус. — Почему это тревожит вас? Я не понимаю.

— Видите ли, у меня была бабушка Инесса...

— Директор Коксохима? — съязвил молодой человек.

— Нет, тут несколько другое... Молодой человек, мы есть про­изводное от смешения кровей, проявление которых всегда зависит от потребностей эпохи. Так вот, моя бабушка Инесса была очень тяжелым человеком, и в коммунистическое время я жил по законам ее вздорного характера. Теперь поменялись времена, которые требуют другой наследст­венности — чести, слова, благородства! А это уже мой дедушка, лейб-медик императорского двора... Сейчас во мне бурлит его наследст­венность, и я не желаю быть соучастником бесчестия.

— Что же тут бесчестного? — тихо спросила монархистка, стис­нув влажный носовой платок, а Филипп Петрович снова потемнел лицом. Берлянчик чутко уловил суть его душевного смятения и посмотрел на монархистку.

Он видел над собой ее порозовевшее лицо и два страдаль­ческих зеленых глаза, в которых плавали останки уважения к нему, по­томку питерских лейб-медиков. Его обдало жалостью и теплотой. Но тут же Додик подумал о том, что снова идет на риск физической расправы над собой ради интересов этой женщины, и его кольнула совесть: ведь он был еврейский муж и, как всякий порядочный еврейский муж, имел право соглашаться на побои только ради Лизы.

Но потом он перевел взгляд на молодого человека из фирмы «Си­риус» и снова испытал сострадание. Он видел, что, несмотря на свой безупречновежливый тон и бальзаковские бакенбарды, молодой человек имел бульдожью хватку.

— Способ погашения долгов! — произнес Берлянчик. — Наш моло­дой друг из фирмы «Сириус», очевидно, не имел дело с ценными бума­гами, и поэтому он так легко соглашается на ваше предложение...

— Поверьте, это далеко не так! — усмехнулся молодой человек.

— Возможно. Но лично я бы вам советовал…

— Спасибо! У меня голова плохая, но своя. Ирина Филипповна, вот моя визитка. Я завтра жду вашего звонка. Мы условимся о встре­че, и вы принесете ваши документы. До свидания, господа!

С этими словами он звонко застегнул баул, подхватил его за ручки, еще раз откланялся и вышел.

Глава 19. КАПИТАЛИСТ-ЛЮБИТЕЛЬ

Измученные событиями бурного дня, Ирина Филипповна и её отец попали к себе домой на «Фиате» Берлянчика. Машину вёл его шофёр Алкен. Этот крохотный человек был исполнен молчаливого мужского достоинства. Его голова едва возвышалась над приборной па­нелью, и со стороны могло показаться, что машину ведёт не человек, а электронный прибор. Кроме всех своих профессиональных достоинств, он обладал ещё одним: его присутствие почти не ощущалось, и это создавало удобную атмосферу для самых доверительных и интимных бесед.

Филипп Петрович забился в угол машины и подавленно молчал. Он не мог понять той упрямой враждебности, с которой Берлянчик отстаивал интересы коммерческой фирмы «Сириус». Додику стоило ог­ромных усилий убедить его, что это был всего лишь тактический ход и что в самые критические минуты он всегда прибегает к этому без­отказному приёму: говорит чистейшую правду, которая воздействует на противника как самая изощрённая ложь. Наконец Филипп Петрович принял нормальное положение, оправил складки фартука на коленях и выдернул из ноздри торчащий волосок. Это говорило о том, что его благорасположение к Берлянчику снова вернулось.

По приезде домой Ирина Филипповна пригласила Берлянчика на чашечку кофе и Филипп Петрович горячо и настойчиво поддержал её.

Они поднялись по мраморной лестнице на второй этаж. Ирина Филипповна открыла дверь и, сняв сигнализацию, вошла в помещение, где её ждал ошеломляющий сюрприз: квартира оказалась совершенно пустой. Не было ни мебели, ни вещей. Даже люстра и та исчезла, и на потолке торчали крюк и обрывки проводов. Свет в комнату прони­кал через открытую дверь в коридор, и от того картина казалась ещё более безрадостной. В той части стены, куда падал свет, видне­лись крохотные тени от шляпок гвоздей, на которых висели картины, а в углах, у плинтусов лежали остатки рваной паутины и застарелого мусора.