Похождения молодого графа Потовского (сердечный роман)
Шрифт:
LXXX.
Густав Люциле.
Как, даже нет ответа?
Мое стонущее сердце молить тебя о сожалении и находить тебя глухою к его крикам!
Ты должна бы быть моим утешением, и тебе угодно обездоливать мою душу!
Ты можешь создать мое счастье, и на твоих глазах я остаюсь несчастным.
Возвращена ли ты мне только для того, чтобы снова раскрыть кровоточивые раны моего сердца и безжалостно
Возвращена ли ты от тоски пред изображением счастья, к которому мне не позволено более стремиться!
Нужно отречься от обладания тобою и ты, жестокая, сама отдаешь приказание к совершению этой горестной жертвы!
Сладостные обманчивые мечты, столько раз вы злоупотребляли моим сердцем; исчезните навсегда! К чему подчиняться вам, если я должен в конце концов пожинать только отчаяние.
LXXXІ.
Люцила Густаву.
Перестань упорствовать дальше в преследовании того, на что я не могу согласиться. Забудь на всегда несчастную, но какова бы ни была ее судьба, ничто не изгладить из ее сердца твоего образа.
Да, до последнего моего вздоха, я буду любить тебя и любить только тебя.
Улица Бресси, 2 декабря 1770.
LXXXII.
Густав Люциле.
Ты хочешь, чтобы мы остались друзьями. Итак, твое сердце создано лишь для дружбы? Только для нее любовь соединила в тебе столько прелестей? Видеть тебя — единственное удовольствие, разрешенное все же мне вкушать. Созерцать, страдая, твою красоту, грацию, добродетели, если ты никогда не должна быть моею — к чему? Жестокая, храни при себе свою нежность!
Ах, куда завела меня горесть?
Прости, прости, Люцила. Я беру назад мои кощунственный слова. Избавь мое сердце от этой муки.
Ты не можешь видеть, как страдают — будешь ли ты безжалостна единственно к твоему возлюбленному? Смогут ли глаза твои вынести, как он на постели изнывает, гибнет от грусти? И твоя душа, любящая распространять вокруг себя радость, найдет удовольствие в том, что будет раздирать мою?
Какую услугу оказало бы тебе небо,
Если бы оно, осыпав тебя всеми дарами, не дало тебе нежного сердца?
О, Люцила! Какова бы ни была твоя щепетильность, потерпи, чтобы мое сердце восторжествовало над нею. Видишь, твой возлюбленный на коленях, простирает к тебе руки; видишь, любовь рукоплещет по поводу своей победы, и нежность просит у тебя цены своей верности.
Новая улица, 3 декабря 1770.
LXXXIII.
Густав Сигизмунду.
В Пинск.
Когда
Люцила напрасно пытается скрывать растравляемую постоянно рану ее сердца, ей это не удастся. Грусть ее сокрушает, здоровье падает и юность увядает, как цветки.
Но, как будто бы недостаточно для муки моей жизни видеть, как она на моих глазах постепенно угасает, быть вынужденным из боязни ухудшить ее положение, скрывать печаль, которая сокрушает меня самого, нужно еще, чтобы я, хоть бы наружно, согласился на отказ от нее. Таким образом я дважды жертва моей любви.
Три месяца прошли в этом жестоком положений вещей.
Но у меня нет более сил нести бремя моего горестного существования: стойкость моя исчерпана.
Если бы ты знал, дорогой друг, как тяжело видеть, что она проводить жизнь, сокрушаемая печалью.
Долго я молчал, затаивая мое горе, сдерживая слезы, подавляя вздохи, из опасение усилить ее горестное чувство. Я не могу более — нужно говорить.
Чего я уже не делал, чтобы победить ее неуместное сопротивление? Я сделаю однако еще одну попытку. Если она не удастся, прощай, Панин, все покончено с твоим другом!
Варшава, 29 февраля 1771 г.
LXXXIV.
Графиня Собеская супругу.
В Сандомир.
Меня, как нельзя больше, тревожит состояние Люцилы. Появилась лихорадка, упадок сил таков, что, по мнению доктора, нельзя ее более предоставлять самой себе.
Густав со своей стороны впал в черную меланхолию. Не хочет более видеть ни друзей, ни родных, ни знакомых.
Его отец, трепеща, чтоб он в приступе сильного горя не покусился на свою жизнь, не теряет его ни минуты из вида.
Сколько несчастных из-за девичьего неуместного упорства!
Приезжайте, дорогой мой, приезжайте соединить свое влияние с моим, чтобы вразумить ее.
Варшава, 17 марта 1771 г.
LXXXV.
Граф Собеский дочери.
В Варшаву.
Ах, Люцила, к чему так своенравно пугать своих родителей.
Здесь уже не душевная деликатность, а безумие так противится союзу, которого страстно желают столько лиц.
Ты отказываешь в руке Густаву из опасение, что он будет сомневаться в твоей нежности; разумеется, уже теперь он имеете основание к этому, так как ты отдаешь предпочтение доброй твоей славе пред сохранением его жизни. Прекрасно, без сомнение, уметь решиться на мучительное самопожертвование, но несправедливо делать это насчет другого.