Похождения в Амстердаме

Юэн Крис

— Сначала ты должна выкурить косячок, так?

Она выпятила нижнюю губу. Я не возражал. Мог бы глядеть на ее губки целый день.

— Один раз я уже заполучил этих обезьян. Могу добыть и во второй.

— И как ты это сделаешь?

— Вот это моя забота. Вопрос в том, как дорого ты их ценишь? И учти сразу: о двадцати тысячах евро лучше забыть. Я хочу половину алмазов.

Она бросила короткий взгляд на старика, вновь посмотрела на меня.

— Говори тише.

— Само собой. Но ты не ответила на

мой вопрос.

— Я не могу отдать тебе половину. Они не имеют к тебе никакого отношения.

— А к тебе, значит, имеют? Послушай, ты, конечно, могла спать с Майклом, но я и представить не могу, что по любви.

— Ты ничего не знаешь и не понимаешь.

— Так расскажи мне.

Она пристально посмотрела на меня, глубоко вдохнула, моргнула раз или два. Опять перевела взгляд на окно, тихонько выдохнула. Я заметил, что она скрестила пальцы на стойке, но не мог сказать, сознательно или нет. На пальцы я долго не смотрел: мое внимание захватило ее лицо. Профиль у нее был замечательный, как у молодой королевы на почтовой марке. Завитки золотых волос на виске, россыпь веснушек на щеках. И эти губы, такие пухлые, такие соблазнительные, ждущие прихода дурака, готового сойти из-за них с ума.

— Так как ты познакомилась с Майклом? — спросил я. — Он ведь только-только вышел из тюрьмы.

— Он писал мне письма, — она говорила тихо, на одной ноте, — нежные письма.

— И ты писала ему?

— Да.

— Он писал об алмазах?

Она покачала головой.

— В письмах он ничего такого писать не мог. Их читала охрана.

— Значит, у тебя был еще какой-то способ связи?

Марике помолчала. Потом протянула руку, взяла с полки стакан. Наполнила водой из крана над раковиной, отпила. Руки не дрожали, ничего такого не было и в помине, но вода вроде бы ее успокоила.

— Я там работала, — наконец ответила она.

— В тюрьме?

— Два года. На кухне.

— И что? Он рассказывал тебе свою историю по частям всякий раз, когда ты накладывала картофельное пюре ему в тарелку?

— Глупец. Ты спрашиваешь меня, как это случилось, а потом говоришь глупости.

— Это дурная привычка, ты права. Продолжай.

Она еще выпила воды, потом провела по губам кончиками пальцев. Я подождал, пока она закончит пощипывать нижнюю губу.

— Майкл был… вежливым. И другим. Американцем в голландской тюрьме. Ему нравилось болтать с поварами и охранниками — людьми, которые жили по другую сторону забора.

Она замолчала, ожидая, что я вверну какую-нибудь шпильку, но я сдержался.

— Он мог спросить о чем угодно. Что я делала вчера? Что собираюсь делать на уик-энд? Какой у меня автомобиль? Часто ли я бываю в Амстердаме? Разумеется, нам не полагалось отвечать на эти вопросы. Нам говорили, что это опасно.

— Если заключенный узнавал о вас слишком много?

— Они могли попросить

что-то для них сделать. Что-то им принести.

— Майкл просил?

— Никогда.

— Но он писал тебе письма.

— Сначала — нет. Пока я работала, он только разговаривал со мной. Но потом меня уволили.

— Тогда как же он остался на связи? Ты дала ему свой адрес, когда увольнялась?

— Нет, — она покачала головой. — Я сделала это позже.

— Как?

Она пожала плечами.

— Мне стало недоставать разговоров с ним. И я не знала, говорит ли с ним кто-нибудь еще. От этого становилось грустно. Вот я и пошла к нему на свидание. Случилось это незадолго до его освобождения.

— И он вдруг взял и открылся тебе?

— Он испытывал то же самое. У него… возникли ко мне чувства.

— Понятно.

— Поэтому он рассказал мне про алмазы.

— Готов спорить, ты изобразила изумление. Только про алмазы ты знала раньше, не так ли? Тебе требовалось лишь спросить у кого-то из тюремщиков, за что он сидит, или заглянуть в старые газеты. Возможно, ты это сделала даже прежде, чем он начал заговаривать с тобой. Ведь он привлекал внимание: американец в голландской тюрьме — это диковина. Ты сама это сказала.

Она ждала, пока я выговорюсь, ничего не подтверждая, но и не отрицая. Необходимости в этом не было. Для меня все выглядело очень логично.

— Он бы не сказал тебе, где алмазы. Для этого он был слишком осторожен. Двенадцать лет любого научат терпению.

— Он сказал, что они у него. — Она наклонилась ко мне через стойку бара и понизила голос. — Он сказал, что алмазов много. Но они необработанные.

— Без огранки?

— Без огранки, да.

— Так вот почему он не смог продать их сразу. Ему требовался скупщик. Я думаю, в Париже.

— Не поняла?

— Неважно. Продолжай.

— Это все. После свидания мы писали друг другу письма.

— Конечно. Ты не могла допустить, чтобы он потерял к тебе интерес.

— После освобождения он приехал в Амстердам.

— И ты устроила ему встречу, на которую он рассчитывал. И все было хорошо, пока он не упомянул, что добраться до алмазов не так-то просто, как ты рассчитывала. Что для этого нужны статуэтки обезьян и люди, у которых они находятся. Тебя, должно быть, это потрясло.

Она сжала губы.

— Все было не так.

— А я думаю, так. Ты, если хочешь, можешь придерживаться иной версии. Но ключевой момент — обезьяны, не так ли? Он сразу сказал тебе, для чего они нужны, или тебе пришлось это из него выцарапывать?

— Он рассказал мне все. — Она выпрямилась. — Больше, чем тебе.

— Иначе и быть не могло. Я — всего лишь наемный работник. Ты — настоящая любовь.

Она потупилась.

— От тебя требовалось принести обезьян. Мы собирались уехать из Амстердама.