Похождения Жиль Бласа из Сантильяны
Шрифт:
Наконец, разум мой утомился этими противоречивыми мыслями, и я задремал, а на другой день проснулся уже после восхода солнца.
Вскоре я был на ногах и, весь занятый обдумыванием предстоящей поездки, наскоро оделся. Я заканчивал свой туалет, когда мой секретарь вошел в спальню.
— Сипион, — сказал я ему, — перед тобой — человек, собирающийся ехать в Валенсию. Мне не терпится засвидетельствовать почтение сеньорам, коим я обязан всем своим скромным состоянием; каждое мгновение отсрочки при исполнении этого долга как бы упрекает меня в неблагодарности. Тебя, мой друг, я освобождаю от обязанности меня сопровождать: живи
— Поезжайте, сеньор, — отвечал он, — старайтесь как можно лучше угодить дону Альфонсо и его отцу: они, по-видимому, чувствительны к преданности и очень благодарны за услуги, которые им оказывают. Знатные особы с таким характером настолько редки, что с ними необходимо обходиться возможно бережнее.
Я приказал оповестить Бертрана, чтобы он приготовился к отъезду, а пока он запрягал мулов, я пил свой шоколад. Затем я сел в карету, предварительно внушив слугам, чтобы они смотрели на моего секретаря, как на меня самого, и исполняли его распоряжения, как мои собственные.
Я добрался до Валенсии меньше чем за четыре часа и вышел из кареты прямо у губернаторских конюшен; там я оставил свой экипаж, а сам велел проводить себя в апартаменты дона Альфонсо, которого застал в обществе его отца, дона Сесара. Я без церемонии отворил дверь, вошел и сказал, обращаясь к ним обоим:
— Слуги входят к господам без доклада; вот один из ваших служителей, явившийся засвидетельствовать вам свое почтение.
С этими словами я собирался преклонить перед ними колени, но они этого не допустили и обняли меня с выражением искренней дружбы.
— Ну, что, дорогой Сантильяна, — сказал мне дон Альфонсо, — съездили ли вы в Лириас, чтобы вступить во владение своим поместьем?
— Да, сеньор, — отвечал я ему, — и прошу у вас разрешения вернуть вам обратно эту землю.
— Почему же? — спросил он, — разве она обладает недостатками, которые вам противны?
— Сама по себе нет, — возразил я. — Напротив, я от нее в восторге. Единственное, что мне там не нравится, — это необходимость держать архиепископских поваров и штат прислуги втрое больший, чем мне нужно, который служит лишь для того, чтоб вводить вас в расход, столь же крупный, сколь и бесполезный.
— Если бы вы, — сказал дон Сесар, — согласились принять пенсию в две тысячи дукатов, которую мы вам предлагали в Мадриде, мы удовольствовались бы тем, чтобы предоставить вам один только омеблированный замок. Но вы сами отказались от денег, и мы, в виде возмещения, считали себя обязанными сделать то, что сделали.
— Этого слишком много, — отвечал я ему. — Ваша доброта должна ограничиться дарованием одного только поместья, которое содержит все, чего я могу пожелать. Уверяю вас, что независимо от затрат, причиняемых вам содержанием всей этой челяди на высоких окладах, эти люди для меня неудобны и стеснительны. Одним словом, сеньоры, либо возьмите назад поместье, либо дозвольте мне пользоваться им по своему усмотрению.
Я с такой настойчивостью произнес последние слова, что отец и сын, нисколько не желавшие меня принуждать, наконец, разрешили мне поступать в моем замке так, как мне захочется.
Я принялся благодарить их за предоставленную
— Дорогой мой Жиль Блас, я хочу представить вас даме, которой будет чрезвычайно приятно с вами повидаться.
С этими словами он взял меня за руку и повел в апартаменты Серафины, которая при виде меня вскрикнула от радости.
— Сеньора, — сказал ей губернатор, — я полагаю, что прибытие в Валенсию нашего друга Сантильяны приятно вам не менее, чем мне.
— В этом он может быть вполне уверен, — отвечала она. — Время не отняло у меня памяти об оказанной мне услуге; но, помимо признательности за этот поступок, я питаю к нему благодарность за все то, что он сделал для вас.
Я заверил сеньору губернаторшу, что уже сверх меры вознагражден за опасность, которой подвергся вместе с другими ее освободителями, рисковавшими жизнью для ее спасения, и после обмена взаимными любезностями дон Альфонсо увел меня из покоев Серафины. Мы присоединились к дону Сесару, которого застали в зале в обществе нескольких дворян, пришедших к обеду.
Все эти господа преучтиво со мною раскланялись: они относились ко мне с тем большей вежливостью, что дон Сесар рассказал им обо мне, как о человеке, который прежде был одним из главных секретарей герцога Лермы. Может быть, большинство из них даже знало о том, что именно благодаря моему влиянию при дворе дон Альфонсо получил валенсийское губернаторство, ибо все на свете узнается. Как бы то ни было, когда мы сели за стол, разговор шел исключительно о новом кардинале: одни искренне или притворно превозносили его до небес, другие ограничивались, если можно так выразиться, кисло-сладкими похвалами. Я понял, что они этим способом пытались побудить меня пространно рассказать о его высокопреосвященстве и позабавить их за его счет. Я охотно высказал бы свое мнение, но попридержал язык, чем произвел на все общество впечатление весьма осторожного малого.
После обеда гости разошлись по домам, чтобы предаться отдохновению, а дон Сесар с сыном с той же целью заперлись на своей половине. Я же, снедаемый любопытством посмотреть город, красоту коего мне так часто расхваливали, вышел из губернаторского дворца с намерением прогуляться по улицам. У дверей я встретил человека, который подошел ко мне и сказал:
— Позвольте приветствовать вас, сеньор де Сантильяна.
Я спросил, кто он такой.
— Я — камердинер дона Сесара, — отвечал он. — Мне довелось служить у него в лакеях в те времена, когда вы были управителем; каждое утро я приходил свидетельствовать вам свое почтение, и вы очень меня жаловали. Помните ли вы, как я однажды сообщил вам, что деревенский фельдшер из Лейвы тайно пробирается в комнату сеньоры Лоренсы Сефоры?
— Я этого не забыл, — отвечал я. — Но, кстати, об этой дуэнье… Что с ней сталось?
— Увы! — промолвил он, — после вашего отъезда бедная женщина впала в тоску и умерла, оплакиваемая более Серафиной, чем доном Альфонсо, который, по-видимому, был не очень тронут ее смертью.
Сообщив, таким образом, о печальной кончине Сефоры, камердинер дона Сесара извинился, что задержал меня, и предоставил мне продолжать путь. Я не мог удержаться от вздоха при воспоминании о несчастной дуэнье; умиляясь ее участью, я винил себя в ее смерти, позабыв о том, что ее следует скорее приписать раку, нежели моей неотразимости.