Поиграем?
Шрифт:
— Всеми. У нас так было заведено: катетеризацию у мужчин проводит врач уролог.
— И тем не менее, это должна уметь делать медсестра, за исключением металлического катетера. А вы ставите не металический.
— Там у мужика брюхо уже выросло, — раздраженно бросает Тамара Николаевна. — Пока мы здесь говорим — он лопнет. Вам не кажется, что, если вдруг вы умеете делать катетеризацию у мужчин, проще сделать ее, а потом уже устраивать словесные баталии.
— Не лопнет. Это чей больной, Женя? — переводит на меня взгляд.
— Петра
— Это тот, который не обладает нужными знаниями, правильно? — вот же скотина. Вместо ответа тупо киваю.
— Зовите Петра хрен помнит какого сюда, Тамара Николаевна. Причем быстро. Так уж и быть, уделю вам троим десять минут драгоценного времени, чтобы вы все научились ставить катетер и не устраивали панику на ровном месте, ну и, конечно, не трахали мозг урологам по пустякам.
Стою как дура, до тех пор, пока Зорин не забирает из моей руки историю болезни. Через минуту Петр Алексеевич уже был в кабинете вместе с Тамарой Николаевной. После минутной мини лекции, что и как должен уметь врач, Зорин, как ни странно, решил отыграться не на мне, а на Петре. Так ему паскуде и надо.
— Показывайте, Петр Алексеевич, половой член. Как там и чего функционирует. Ну и, конечно, про особенности уретры у мужчин.
— В смысле показывайте?
— В прямом. Будем учиться. У нас осталось пять минут. А нам еще надо попробовать ввести катер не на больном. Давайте, давайте. Показывайте.
— Вот так при всех показывать член? Вы шутите, Алексей Викторович?!
— Женя, как думаешь я шучу? — переводит на меня взгляд.
— Нет.
— Правильно думаешь. Показывайте, Петр Алексеевич. Быстрее.
В следующую секунду он снимает халат и хватается за ремень брюк.
— Ты что делаешь? — удивленно произносит Зорин.
— В смысле что? Сами же сказали, показать половой член.
— На фантоме мужской промежности, которая находится в коробке на столе позади тебя, а не свой.
Хотела бы я сказать, что мне жалко Петра Придурковича, но нет, ни капельки. Более того, я испытываю какое-то ненормальное наслаждение, когда Зорин открыто стебется над Придурковичем. Так ему и надо.
— Член надо держать одной рукой, Петр Алексеевич, он так-то не кусается, вам ли не знать. Вы когда мочитесь, что не придерживаете его? Пожалейте свою супругу, ей же все отмывать потом. Нет, — вновь возражает Зорин. — Катетер не теми пальцами зажимаете.
Ровно три минуты я наблюдала за тем, как мой «любимый врач» пыхтит и позорится. Кайф.
— Ну все, пойдемте все в палату. Катетер ставлю я, вы трое смотрите не по сторонам, а на мои руки. Внимательно. Потому что завтра я найду вам больных, обязательно мужчин, которым вы будете ставить катетеры самостоятельно. Если не будет на нашем отделении, значит найду на другом. Этому должны научиться абсолютно все, чтобы как минимум не зависеть от других. Не смотрите на меня так враждебно, Петр Алексеевич. Не надо скидывать всю работу на медсестер, у них и так ее хватает. Врач должен уметь работать
И вроде неприкрыто оскорбил с ростом, но почему-то впервые мне не хочется на него злиться. И вообще он… молодец, как бы мне ни хотелось это признавать. Я вдруг только сейчас осознала, что все эти дни, он, судя по словам Тамары Николаевны, в отличие от меня здесь работает до глубокой ночи. И не с бумажками возится как некоторые, а ведет кучу больных.
Зорин без особых усилий поставил катетер иностранцу, не проронив ни слова.
— Не трогать, — показывает жестами пациенту.
— Писка, — тихо произносит мужчина.
— Какая еще писка?
— Писка писать.
— Письку чесать? Ну, чешите, только когда мы уйдем. Чего б не почесать, если хочется. Только аккуратно, — безэмоционально произносит Зорин.
— Писка писать, — вновь повторяет он.
— Я думаю, он просит бумагу, что писать записку, — тут же встреваю я.
И судя по активности больного при виде бумаги с ручкой, я все-таки оказалась права.
— Wife's number. Это я так понимаю номер жены. Надо связаться.
Объясняю на ломанном английском, что мы дозвонимся и, чего уж греха таить, радостная выхожу из палаты вместе со всеми.
— Иди принимай больного в коридоре, — неожиданно произносит Зорин, как только мы оказываемся у сестринского поста. — Как врач.
— В смысле?
— В прямом. Считай, что это час занятий по терапии. Больной не тяжелый. С повышенным давлением. Все по стандарту. Потом обсудим и заполнишь приемку.
— Но…
— Никаких «но». Дуй давай, в конце коридора возле окна. Через двадцать минут я подойду. Удиви меня в приятном смысле слова.
— Ну что? — интересуется Зорин, аккурат через двадцать минут. — Все сделала?
— Наверное.
— Тогда пойдем к нему. Давление какое?
— Сто шестьдесят на сто.
— Ну давай рассказывай, чего интересного узнала, что наслушала и напальпировала.
Несмотря на голод и впервые возникшую усталость, видимо, от стресса, с уверенностью могу сказать, что рассказала все, как надо. Кажется, даже осанку выпрямила от того, что сама собой горжусь.
— Все прекрасно, — забирает историю болезни из моих рук. — За дельный рассказ я влеплю тебе пять баллов, но где его жалобы, Женя?
— Ой, а я не сказала, потому что в истории я это записывать не буду. Напишу, что на момент осмотра пациент активных жалоб не предъявляет. Ну он реально их не предъявляет кроме одной, которая к диагнозу никак не подходит.
— Да прям щас, святая простота. Если у него нет жалоб, какого хрена он у нас делает? По какому коду мы его проведем, а, Женечка?
— Я не подумала об этом.
— Я уже понял. Всегда преувеличивай жалобы. Всегда, — по слогам проговаривает он, подталкивая меня к больному. — Так какая жалоба?