Поиск-86: Приключения. Фантастика
Шрифт:
10
В узких проходах между заводскими складами дул горячий ветер, как в аэродинамической трубе. Марвич двигался боком, прикрыв лицо рукой, и чувствовал, как на потной шее налипает пыль. Свернув за угол, он нырнул в калиточку и попал в царство холода и мрака. Где-то вдали светил огонек, и он пошел к нему по узкому проходу между ящиками. В конторке за стеклянной перегородкой за столом сидел человек и старательно перекидывал костяшки счетов. Склоненное лицо его было в тени, и, когда на стук он вскинул голову, Марвич невольно
Человек со старческим кряхтеньем поднялся навстречу и протянул сухую, в рубцах руку.
— Милиция? Ну-ну. Чего это у нас понадобилось? Место здесь тихое… — Голос был тонкий, безжизненный; прежде чем произнести слово, человек каждый раз хватался за горло, словно прижимал кнопку. — Значит. Егорычев я. Так и называйте.
— Скажите, товарищ Егорычев, — осторожно начал Марвич, — могли бы… ну, допустим, грузчики… похитить с этого склада… или другого… например, ящик или два дефицитного лекарства?
К Марвичу повернулись красные, без ресниц глаза.
— Исключено, мил-человек. Может, с непривычки покажется, что здесь хаос, а я каждый ящик в лицо знаю. Потом… что ж грузчики? Они люди рабочие и честь свою имеют, зачем им красть? И наконец, что? На этом складе витамины-драже, салициловые препараты, сахар-пудра — даром никому не надо. Спирт?.. Есть немного, тонны полторы. Пойдемте посмотрим.
Они долго шли мимо больших и малых ящиков.
Егорычев, бормоча под нос, сосчитал запыленные двадцатилитровые бутыли в деревянной обрешетке, громоздящиеся у дальней стены, потом показал Марвичу накладную.
— Смотрите, семь рядов по десять бутылей, всего — тысяча четыреста килограммов. Сверяйтесь.
— Все точно. Но меня больше всего интересует тот склад, что у железной дороги.
— А, шестой…
Они вышли из склада. Егорычев, заперев дверку большим висячим замком, вдруг резко, словно почувствовав изучающий взгляд Марвича, повернулся:
— Что, товарищ, запугал я вас своей личностью?
— Да нет, что вы… — замялся Марвич.
— Знаю, знаю, не вы первый. Ничего. Смотрите, запоминайте, чтобы знали, какая она — война. Кто по званию будете?
— Лейтенант.
— Вот и я лейтенант. Бывший. Командир танка лейтенант Егорычев. Дважды раненный, трижды жаренный командир «тридцатьчетверки»… Три танка поменял, до Берлина дошел, а в последнюю неделю войны какой-то ополоумевший от страха пацан-фаустник так шарахнул наш танк, что пришлось потом три года по госпиталям кочевать. Лицо кое-как из заплаток составили, в горле дырка осталась, как говорить — затыкай пальцем. А все равно жив Егорычев! И еще троих Егорычевых рощу! Единственно, что — сижу вот подальше от людей, чтоб детишки не пугались да чтоб война им проклятая не приснилась ненароком… А сейчас пойдем посмотрим шестой склад.
— Да, пожалуй, не надо, — сказал Марвич, смутившись. — Вижу, у вас — порядок идеальный.
— Ну нет уж! Дело надо доводить до конца. В шестом — ничего ценного нет, одни неликвиды да всякий хлам, надлежащий списанию. Я там неделю не был.
Массивная дверь отворилась медленно, с противным писком.
— Когда-то
Марвич огляделся. Рядом с лопнувшими мешками, грудами ржавых деталей, покореженными коробками высилась аккуратная пирамида нераспакованных приборов; судя по сохранившимся в памяти остаткам школьной физики, это были осциллографы.
— И их тоже на свалку? — удивился Марвич.
— А куда ж? — равнодушно произнес Егорычев. — Раз они на заводе без надобности… Давно хранятся, устарели небось.
— Но, может быть, где-то осциллографы нужны позарез! Передали бы. Или — в школу.
— Чудак вы, лейтенант, право слово! Да кто будет этим заниматься, когда проще списать?
Конечно, так проще, подумал Марвич. Разбить кувалдой, разрезать на куски, сжечь, и поставить в ведомости галочку, и лечь спать с чувством выполненного долга. Как-то вместе с другими членами комиссии по списанию ему пришлось кромсать ножницами чуть замасленные, но совершенно целые полушубки, которые списывали по истечению срока носки. Бессмысленное и унизительное было занятие. Ведь, кажется, можно было продать эти полушубки сотрудникам, даже раздарить в конце концов… Нет, не положено!
— Да что вы смущаетесь? — скупо усмехнулся Егорычев. — Разве только осциллографы? Вон бязь лежит подопревшая, поролон, куски телекабеля — много такого, что могло бы пригодиться в хозяйстве. Но — мелочи. А кто будет заниматься мелочами, когда завод дает продукции на миллионы?
Равнодушие — вот основа многих наших бед, ржа, которая может разъесть любое доброе начинание, думал Марвич. Кто-то равнодушный вначале закупил без меры, без истинной необходимости, лишь бы истратить фонды. Другой — такой же равнодушный — не использовал вовремя эти осциллографы, бязь, кабель, оставил лежать их мертвым грузом. Третий хранил их как попало, четвертый спишет — и все правы, все регулярно получают премии. А если отсюда что-то украли, тоже волноваться не будут — спишут…
Марвич внимательно осмотрел все шесть дверей одну за другой. Скорее это были не двери, а массивные ворота, которые открывались наружу. На одной створке посередине был закреплен пронизанный осью здоровенный брус, который в вертикальном положении не мешал открывать ворота, а повернутый горизонтально, входил концами в две кованые скобы и таким образом служил простым, но надежным запором. Снаружи повернуть его было невозможно.
Возле последней двери, выходящей как раз на железнодорожный переезд, Марвич насторожился: мусор на полу был прочерчен бороздами, словно что-то тяжелое тащили волоком.
— Эту дверь открывали, — сказал он неуверенно.
— Точно, — успокоил его кладовщик. — Я ее отворил на прошлой неделе, чтобы светлее было. — Он показал рукой в сторону противоположной стены. — Видите, вон там старые станки, столы поломанные, негодное оборудование — готовили к списанию, вот я двери и открыл, чтобы номера записать.