Пока бьется сердце

Поздняков Иван Федорович

— Красив, ничего не скажешь! — любуется орденом политрук Кармелицкий. — Приятно носить его, Блинов, правда?

— Конечно, приятно.

— Вот это хорошо, что говоришь искренние. Иной получит награду и кокетничает: я, мол, и не ожидал такого, и вообще, мол, я человек маленький и незаметный и удивляюсь, как это удостоили меня орденом. Врет такой человек, кокетничает, рисуется. Встречаются и другие, которые сразу же нос задирают. К таким не подходи, потому что люди они необыкновенные, не чета другим. С тобой так не случится?

— Никогда, товарищ политрук.

— Верю,

Блинов. Человек ты башковитый, скромный. Держись теперь крепко, на тебя люди смотрят. Надеюсь, что не засохнешь на одном ордене…

— Постараюсь не засохнуть…

— Золотые слова! Тот не солдат, кто не мечтает стать генералом. Правильно рассуждаешь, Блинов.

Кармелицкий уходит в соседнюю роту. Мы опять остаемся вдвоем.

Небо на востоке начитает сереть. Дует свежий ветер. В деревне кричат осиротевшие петухи.

— Я тебе не все рассказал, — говорит Василий. — Получала медаль «За охвату» и дивизионная разведчица.

— Значит познакомился?

— Угу! Любой зовут. Фамилия Шведова. Младший лейтенант. Увидел ее, и в сердце кольнуло что-то. Глаза у нее особенные. Большие, темно-серые. Прямо в душу заглядывают. Такие глаза, по-моему, у Анны Карениной были. Славная девушка. Веселая, разговорчивая. С полчаса побеседовали и точно всю жизнь знакомы. Завидовала мне, что я орден получал. Так и сказала: догоню, будет и у меня орден. Обещала к нам на днях заглянуть…

— Значит, свидание назначено?

Блинов хватает меня за плечи и старается повалить на дно траншеи. Несколько минут боремся, тяжело дышим, беззвучно хохочем. Наконец, устали.

— А хотя бы и свидание?! — смеется Василий. — Разве на войне запрещается любовь?

И сам ответил:

— Не запрещается!

Уже совсем светло. По траншее к окопу Блинова спешат бойцы. Впереди Степан Беркут.

— Мы думали, что ты по-пански сегодня отдыхаешь, на белоснежной простыне и на пуховой подушке, — кричит он еще издали, — а ты, оказывается, прямо в окоп, и так прошмыгнул, что никто не заметил.

Беркут тормошит Василия, рассматривает орден. Потом трясет Блинова за плечи.

— Поздравляю, чертяка! От души поздравляю! — на все боевое охранение горланит Беркут.

Холодны ли осенние ночи?

Кончились дни бездействия. Оборону на берегу Волховца заняли другие части. Мы деремся теперь день и ночь на различных участках Северо-Западного фронта. Совершаем изнурительные марши, с ходу вступаем в бой, тесним врага, потом внезапно отходим на прежние рубежи.

Бои тяжелые. Они выматывают все силы. Люди устали до крайности. Лица опять осунулись, почернели. Все худы, как скелеты: кожа да кости. Политрук Кармелицкий стал по-юношески тонок и гибок. Только походка осталась прежней — тяжелой и немного неуклюжей. Не узнать даже батальонного повара Петра Зленко. Он приходит к нам в окопы высокий, похудевший, с воспаленными от недосыпания глазами.

— Вам що, отбыв атаку и поспать трошки не заборонено, — жалуется он. — А я день и ничь як в пекле турбуюсь.

На Максима

Афанасьева страшно смотреть. Он и до этого был худ, но теперь это не человек, а темь. Обмундирование не прикрывает его худобы, наоборот, подчеркивает ее.

На поле боя Максим Афанасьев делает что-то невероятное. Он выносит раненых из самого пекла. Мы никак не можем понять, откуда берется столько сил у этого тщедушного парня.

Осень наступила рано. Уже в начале сентября ударили заморозки. По утрам земля покрыта белым инеем. Хрустит под ногами тонкий ледок, образовавшийся в бороздах пашни. Печально осыпаются леса, осенний ветер тоскливо шумит в высохшей траве.

Холодны и свежи сентябрьские ночи в этих валдайских краях. Они холодны вдвойне, когда находишься в сырой, наскоро отрытой траншее, а над тобой простирается ночное небо, усеянное холодными звездами. От ближнего леса ползет к окопам пронизывающий тело сырой туман. Он доносит запах болота и тления. Обмундирование, каска, лицо, оружие покрываются тонким слоем влаги. Влагой пропитаны и папиросы. Они плохо горят, вместе с дымом в рот попадает горьковатая жижица с большой примесью никотина.

Погреться бы у костра, вобрать бы в легкие теплый дым хвои, да так, чтобы закружилась голова! Недаром говорят: солдат шилом бреется, солдат дымом греется. Но не разведешь костра на переднем крае, о нем только мечтаешь, как о чем-то самом дорогом и значительном в этом мире.

Стынут ноги. От них холод расползается по всему телу. Пропитанная ночной сыростью шинель почти не греет. В окопах слышен простуженный, хриплый кашель.

В одну из таких ночей, перед рассветом, мы услышали позади себя негромкий оклик командира роты.

— Блинов, где вы?

— Здесь, товарищ старший лейтенант!

— Тогда принимайте гостей!

В темноте различаем два человеческих силуэта, приближающихся к нам.

— Не узнаете? — раздается девичий голос.

Мой друг встрепенулся.

— Люба!

Девушка прыгает в траншею. Ее за талию поддерживает Блинов.

Командир роты прощается с гостьей.

— Надеюсь, я больше вам не потребуюсь?

— Большое спасибо, что довели. Назад сама доберусь.

Гостья шуршит маскировочным халатом, приглядывается к нам.

— Познакомьте со своими друзьями, — обращается она к Блинову.

Представляюсь. Жму узкую девичью руку. В этот момент откуда-то из темноты, из-за спины Блинова, появляется огромная ручища. Она тянется к Любе.

— Будем знакомы, — простуженно хрипит Беркут.

Он оттесняет Василия от девушки, прижимает его к стене траншеи. Толкаю кулаком Беркута. Наконец он догадывается и пятится назад. Отхожу в сторону и я.

Блинов и девушка остаются вдвоем.

Но это уединение условное. Наш друг и гостья всего лишь в нескольких шагах от нас. Отчетливо слышно каждое их слово, произнесенное даже шепотом.

— Вы как попали к нам? — спрашивает Блинов.

— Хотели идти сегодня в разведку на этом участке, да отставили. Вот и решила заглянуть. Но давайте друг другу не выкать. Ведь мы, кажется, ровесники.