Пока чародея не было дома. Чародей-еретик
Шрифт:
Крестьянин, лицо которого приобрело землистый оттенок, ошарашенно смотрел на них.
А Гвен обернулась и сурово посмотрела на него.
— Советую тебе не превращать эти луковицы во что бы то ни было опасное.
— Я… я не стану… леди.
Это прозвучало как признание поражения.
— А теперь говори, — распорядилась Гвен, — зачем ты покинул монастырь и явился в этот лес?
Монах со страхом взглянул на нее, но лицо его вновь стало бесстрастным.
— Ловко придумано. Думали, я напугаюсь и стану говорить? Да нет, я понял, что это просто
— У тебя слишком ровная лысина — у простых крестьян таких не бывает, — заметила Гвен. — А для лесного отшельника ты чересчур хорошо упитан. Да и не похож ты на пустынника. Почему бы тебе не сказать мне правду?
— Я не стану разговаривать с еретиками, — буркнул монах, и его сознание снова уподобилось безупречному гладкому шару.
Гвен нахмурилась, оценила свои силы, улыбнулась и проговорила намного мягче:
— Но ты совсем один в этом страшном лесу, в такой дали, без людей. Наверное, вы очень скучаете по своим товарищам, святой отец.
— Я не «отец», — автоматически отозвался монах. — Я еще не успел… — Он запнулся, злясь на себя за то, что проговорился. Гвен по его лицу видела, как мечутся его мысли, но сознание монаха при этом не выдавало наружу ни капли информации. Он не желал признаваться в том, что он действительно монах.
Гвен решила добавить немного маслица в заварившуюся кашу.
— Ну же, вы добрый человек и всегда желали быть добрым. Теперь же вы пойманы на месте преступления, и вернуться в обитель у вас нет никакой возможности. Вероятно, вам непросто заставлять себя творить чудовищ, которые до смерти пугают неповинных людей. — Во взгляде монаха мелькнула тень сомнения. Это было первым признаком проявления слабости. Гвен одарила его самой печальной и сочувствующей улыбкой, на какую только была способна. — Вероятно, вас сильно огорчает раскол в обители? Ведь вы помните о тех ваших собратьях, что ушли из монастыря и основали новую обитель? Разве вы не скучаете по ним?
Мнимый крестьянин горестно поджал губы и признался:
— Я тяжко тоскую по ним, леди.
— А переживаешь ли ты за них? Волнуешься ли о том, в безопасности ли они?
— Да, — подтвердил монах. — Ибо по духу они воистину братья мои.
Гвен кивнула:
— Они для тебя ближе родных братьев. Назови же свое имя, брат, чтобы я знала, к кому обращаюсь.
Монах зыркнул на нее, вздохнул и сдался.
— Меня зовут брат Клэнси, леди, и я не ведаю, как вам удалось преодолеть мою защиту и прочесть мои мысли. Ведь вы леди Гэллоугласс, не так ли?
— Верно, — подтвердила Гвен, стараясь не выказать радости победы. — И если вам известна моя репутация, брат Клэнси, то вы должны понимать, что для вас — высокая честь в том, что вы столь долго таились от меня.
— Вы очень проницательны, леди, — признал брат Клэнси. — И вы правы: я очень сожалею о том, что творил чудовищ и пугал ими несчастных крестьян.
Солдаты расправили плечи, устремили на монаха возмущенные взгляды, но Гвен так глянула на них, что они мигом прикусили языки.
— Я тебе верю — ведь прежде ты всегда
— Верно, старался, — кивнул брат Клэнси с невеселой усмешкой. — Это более свойственно членам нашего ордена.
— И возможно, ты сожалеешь о разрыве с Римом.
Гвен оказалась не готова к тому взрыву эмоций, который последовал в ответ на ее предположение. Лицо брата Клэнси перекосилось от гнева, и он вскричал:
— О леди! Я переполнен страхом! Всю свою жизнь я старался служить церкви и Папе, ибо тем самым служу Господу нашему — но теперь у меня словно почву из-под ног выбили!.. О, моя душа денно и нощно страдает от смертных мук, эта мысль гложет мое сердце…
Тут он вытаращил глаза, поняв, что снова проговорился, и в ужасе уставился на Гвен.
Гвен же постаралась ответить ему взглядом, полным сострадания.
— О, видно, вы искушены не только в чтении мыслей, — обреченно проговорил монах. — Поначалу вы заставили меня сказать о том, что вам и так уже было ведомо, а потом я выложил вам все, о чем вы только догадывались! О нет, больше вы от меня ни слова не дождетесь!
И он закрыл рот так решительно, что стало слышно, как клацнули его зубы.
Гвен с грустью покачала головой:
— Сказали вы нам немного, добрый брат. — Она повернулась к рыцарю. — Отведите его в замок, сэр Фрэлькин, да приглядите, чтобы его поместили в темницу поудобнее.
С этими словами она отступила, вздохнула и покачала головой. Воины вывели монаха из хижины, и только тогда Гвен позволила себе возрадоваться одержанной победе. Верно: монах сказал ей не так много, но самые главные и самые важные из подозрений Гвен подтвердились. Этот человек не был чародеем, перешедшим на сторону архиепископа, а одним из самых настоящих монахов. Это был катодеанец, переодетый крестьянином! Вот уже второй чародей из этого ордена: первым был оратор-гипнотизер, изловленный Туаном, а теперь вот этот — умелец творить чудовищ из «ведьмина мха».
От этой мысли победное настроение Гвен сразу улеглось. Если нашлось двое монахов с экстрасенсорными способностями, могли быть и другие.
Но сколько их?
— Они оба монахи? — ахнула Катарина.
— Если бы монахом был только один из них, я бы счел это случайностью, — пробормотал Туан. — Но двое…
— Не так уж много, если учесть, что их несколько сотен, — проворчал Бром. — Однако, признаться, я озадачен. Я всегда думал, что монахи настроены против чародейства.
— Так нам казалось, — нахмурившись, проговорил Туан. — Но мы всегда судили об этом по тем, с кем нам доводилось встречаться. Быть может, в монастыре к чародейству относятся более терпимо?
Гвен развела руками:
— Ну если так, то, вероятно, монахи из обители и творят всю эту пакость, ваши величества.
— Но почему?
— Да потому, что за надежными стенами монастыря они могут не беспокоиться за свою жизнь.
Туан медленно кивнул:
— Хорошая догадка, леди Гэллоугласс.