Пока ненависть не разлучила нас
Шрифт:
Широким шагом он подошел к обидчику. Я бежал за ним, ловя на себе восхищенные, удивленные, испуганные взгляды ребят, которые расступались перед нами и потом застывали толпой.
Воспитатель открыл было рот:
– Подождите! Я сейчас объясню…
– Nardine Babek! Ты сейчас свою кровь пить будешь, – ледяным тоном сообщил отец, и от спокойного его тона стало еще страшнее.
– Поговорим разумно, – попытался вмешаться второй воспитатель.
Отец молча отстранил его.
Стервятник допятился уже из-под арки до двора. Еще пять минут назад он был силачом, который оскорблял, унижал, пускал
Когда папа навис над ним, он только смешно дернулся. Сделал попытку защититься и одновременно сбежать. Защищаться помешала трусость.
– Ты вот так бил моих сыновей? – спросил отец и отвесил обидчику монументальную оплеуху, от которой тот вписался в стену. – Значит, ты бьешь детей? А я с тобой на равных! Давай, защищайся! Бей меня!
Но Стервятник загораживался руками, испуганно глядя на отца.
– Да ты не мужик, а куча дерьма!
Я глазам своим не верил. Все, что происходило сейчас, было выше моего понимания. Папа бил воспитателя. Папа ругался плохими словами. И все остальные ребята были в такой же растерянности.
– Значит, мне ты боишься наподдать, а детишек бил?! Бил моих детей, подлая сволочь!
А Стервятник-то собирался сбежать.
Папа схватил и повернул к себе воспитателя, словно тот был костюмом на вешалке в нашей прачечной.
Стервятник изо всех сил дернулся, вырвался и припустил. Отец ринулся было за ним, но страх бегает быстрее гнева – воспитатель уже выскочил за ворота.
Отец обратился ко второму:
– Где мой сын?
– Он… он… У директора, – ответил тот, отступая.
Отец кивнул мне, и я его повел. Мне казалось, что мы с ним отряд мстителей, призванный наказать злодеев. У меня, конечно, роль была поскромнее, но отряд есть отряд, и дело не в личной доблести. Главное – восстановить справедливость.
Перед дверью кабинета я остановился. Отец шагнул вперед и широко распахнул дверь.
Жюльен стоял к стене носом, и тут же повернул к нам голову. Волосы торчком, весь зареванный, с красными щеками. Увидев папу, он замер от удивления и даже перестал плакать. Мне хотелось броситься к нему, обнять, крикнуть, что мы его освободили, рассказать, что мучитель получил по заслугам.
– Как это понимать? – осведомился месье Лапорт ледяным тоном.
– Что тут делает мой сын? – грозно спросил отец.
– Я не позволю вам, месье…
– Не позволите?! Вы не позволите мне?! – Искреннее изумление отца было продиктовано его гневом. – Вы, который позволяете своим воспитателям бить моих детей?! Называть их жидами?!
– О чем это вы? – повысил голос любитель драть за уши, стараясь остаться на высоте положения. – В любом случае я не потерплю, чтобы в мой кабинет врывались и разговаривали со мной в таком тоне!
– Ах, вы не потерпите? – задохнулся отец.
Он сделал шаг, наклонился, схватил директора за воротник и с удивительной легкостью поставил его на ноги. Потом левой рукой подтолкнул меня и поставил перед директором.
– Полюбуйтесь, что ваш воспитатель сделал с моими мальчиками! Он их бил, называл жидами, а вам хоть бы что! Вы их еще и наказываете!
Отец притянул к себе Лапорта, как только что притянул Стервятника, и сказал четко, твердо, весомо:
– Пальцем
Я задумался, какие такие у отца знакомства? Что он имел в виду? Мне трудно было себе представить, что мясник Жерар, владелец кафе Жан или директор букмекерской конторы могут как-то повредить директору школы.
Но как бы там ни было, директор быстренько себе представил неприятности, которые могут возникнуть из-за несдержанности его подчиненного и его собственного попустительства. И сразу стал покладистее.
– Постойте, постойте! Мне ничего об этом не известно. Ко мне привели вашего сына, пожаловались, что он нарочно засорил туалет, спустив туда отбивную. И я его наказал, поставив носом к стенке. Всего-то-навсего.
Папа уставился на директора, стараясь понять, говорит ли он правду.
– Другого от вас не услышишь! Я не знал! Не видел! Это не я!
Он выпустил из рук воротник Лапорта и повернулся к Жюльену:
– Пошли, сынок! Нам пора домой.
– Подождите, месье Леви. Нам надо поговорить. Я приму необходимые меры…
Но мы уже вышли из кабинета. Ребята, не скрывая восхищения, проводили нас до калитки. Школьные занятия на сегодняшний день для нас кончились.
Вот так. У каждой семьи есть свои легенды. События, важные слова, поступки, которые мы храним в памяти и которые помогают нам понять, кто мы такие, чем гордимся, за что держимся. Истории, на которых мы останавливаемся, и эти остановки делаются для нас точками отсчета в беге времени. В архиве нашей семьи не только эта история. Есть и другие. Их много. Кое-что я еще расскажу, но потом. Эта история была первой, самой прекрасной и самой героической в нашем семейном эпосе.
Мунир
Мы с Рафаэлем подружились. Дети понимают дружбу как товарищество. В их словаре нет слов, говорящих о чувствах, о привязанности. Чувствительность считается чем-то постыдным, свидетельством слабости. Так что никаких эмоций, пафоса, все обыкновенно, все буднично. Слова воспринимаются как что-то чужеродное. Слова, они для девчонок. Только девчонки рискуют доверяться им и говорить о чувствах. У нас дома, например, только мама имеет право на ласковые слова любви. Папа никогда не говорит, что любит нас, какие мы у него красивые и хорошие, как он нами гордится. Это мы читаем в его глазах, и нам этого довольно.
С Рафаэлем мы тоже говорили глазами. И после истории с мясом стали держаться вместе. Кто первым приходил в школу, дожидался другого. Но мы не бежали навстречу друг другу. Спасибо друг другу тоже не говорили.
Рафаэль понимал, о чем я думаю, разделял мои вкусы. Нам хватало беглого взгляда, и мы уже передавали друг другу то, что стеснялись сказать на словах.
Не знаю, чем это объяснить. Так сложилось. Мы быстро соображали, но оба были стеснительными. Такие отношения бывают между братьями: они так хорошо друг друга знают, что слова им не нужны. Да мы и чувствовали себя братьями, которые встретились после долгой разлуки и рады узнать, что сродство их гораздо важнее несходства.