Пока подружка в коме
Шрифт:
Карен понимает, что люди ждут от нее большего. От нее требуется особое величие ума, предполагается, что страдания придают человеку мудрость. Вокруг нее даже ходят как-то по-особенному, словно на цыпочках.
— Эй, вы все, я ведь сделана не из сырых макарон. Господи, да подойдите вы поближе, не бойтесь. Я не рассыплюсь, честное слово.
Как-то раз Венди сидит с Пэм в кофейне на Лонсдейле. Венди решила, что настало время выяснить, что Пэм видела во время того синхронного сна.
— Пэм, помнишь, как вы угодили в больницу после Хэллоуина? Слушай, давно хочу тебя
— Да, да, конечно! Это была так круто! Я, конечно, всего не вспомню, как-то не до того было с тех пор. — Пэм кладет в кофе еще одну ложку сахара. — Но в общем это было похоже на пиратскую копию какого-нибудь боевика про природные катаклизмы. Даже саундтрек был. Основная тема знаешь какая? «Кольца-ленты, кольца-ленты…»
— Продолжай.
— Сначала был пустой хайвей. В Техасе. Именно там, я уверена. А потом грязь, слякоть. Как муссонные дожди в Японии. Точно, там. Какие-то равнины в Африке — сплошь в огне. А потом главный эпизод: огромные реки где-то в Индии или в Бангладеш. И по ним плывут трупы людей и какие-то тряпки. Последнее, что я помню, это огромные электронные часы. Большое такое табло, которое показывает то время, то температуру. Это во Флориде, и я опять уверена, что именно там. Время было — ноль часов ноль минут. Температура — сто сорок по Фаренгейту. — Пэм ставит чашку на стол. — Ух ты! Даже не думала, что все так хорошо вспомню. Хотя мозги у меня — как мокрое бумажное полотенце.
— Наверное, по-своему, это было красиво. Хотя и жутковато.
— Точно. И знаешь — это ведь было не кино. Все как на самом деле. Честно, я не шучу.
В тот же день, ближе к вечеру, Венди находит предлог заехать в «Монстр-машину» — якобы для того, чтобы вернуть Гамильтону пачку давным-давно взятых у него книг.
— Минутка найдется? Кофейку попить.
— Для тебя — сколько угодно!
Гамильтон ведет Венди в комнату отдыха для сотрудников. Там звучит музыка, которую он определяет как «концерт Элеанор Ригби для австралийской бамбуковой флейты». Венди быстро переводит разговор на инцидент в Хэллоуин, и оказывается, что Гамильтон прекрасно помнит, что ему тогда привиделось. Хотя — странное дело — он тоже ни разу не вспоминал об этом с тех пор.
— Сначала — Техас. Какое-то шоссе, и на нем — ни души. Похоже на какой-то фантастический фильм. Стоп, подожди. Еще музыка была, что-то вроде детского хора. И пели они знаешь что? «Кольца-ленты». Потом… потом грязь, много грязи, целые потоки. И все это волной набегает на Токио. Пожар в Африке, в полях каких-то. Много-много трупов, плывущих по реке в Индии. — Глаза Гамильтона смотрят не на Венди, а словно куда-то вдаль. — А под конец — время и температура во Флориде. Может быть, округ Дэйд? Время — сплошь нули, и сто сорок градусов. Вот,
Венди сидит неподвижно. У нее шок.
— Эй, Венди, ты чего? Слушай, ну и физиономия у тебя. Словно увидела нашего последнего монстрика. Пойдем, покажу тебе кое-что из новенького.
Они возвращаются в помещение мастерской, где пахнет полиуретаном и расплавленным оргстеклом. Гамильтон подводит Венди к безголовому туловищу, у которого из шеи растет рука. Венди одобрительно кивает,
Журналисты и телевизионщики постепенно разъехались, смирившись с тем, что фотографий раздобыть не удастся. Лайнус лично делает несколько черно-белых снимков Карен — крупные планы, на которых она уже с новой прической, — и из них выбирает один портрет, который отдается прессе на растерзание. Никто из родственников не дает интервью.
Тело Карен, обычно скрытое днем под бесформенным хоккейным свитером, постепенно возвращается к жизни — пальцы, кисти, предплечья, стопы, голени, колени. Ричард, Меган и специально нанятый инструктор по лечебной физкультуре долгими часами тянут, крутят, сгибают и разгибают ее несчастное, непослушное тело. Ричард помогает Карен заново учиться подписываться, и его поражает, как тяжело ей дается такой пустяк. Того округлого, с завитушечками почерка нет и в помине, вместо него — кляксы и неровные детсадовские каракули.
Лоис следит за тем, чтобы Карен съедала все, что положено. Желудок Карен, отвыкший от нормального питания, способен принимать лишь ничтожное количество сравнительно твердой пищи. Лоис, для которой смешение высокой науки и кулинарии всегда было любимым делом, с восторгом следит, как грамм за граммом увеличиваются ежедневные порции, как шаг за шагом тело Карен возвращается в нормальное состояние.
Ричард купил какое-то жутко дорогое норвежское кресло-каталку с подобной гамаку подвеской, благодаря которой пассажир — то есть Карен — может сносно передвигаться по неровным естественным поверхностям вроде лесных тропинок, куда они с Карен теперь выбираются все чаще и чаще. Туристов в это время года нет, изредка во время прогулки с ними здоровается кто-нибудь из соседей — любителей свежего воздуха; попадающиеся навстречу собаки норовят лизнуть Карен в лицо. Вне дома Карен целиком и полностью зависит от своего кресла, а главное — от Ричарда. Когда он, отдуваясь, катит ее вверх по каменистой тропинке, у нее в глазах стоят слезы. Ей так не хватает природы.
— Ричард, давай остановимся на секундочку, — говорит она. Потом переводит дыхание. — Ты только посмотри на деревья. Они такие живые, такие чистые, такие совершенные и сильные.
Свет играет на опавшей листве. Карен дрожит.
— Карен, что с тобой?
— Ричард, посмотри на меня. Я… я теперь ничто и никто. Я — чудовище, монстр, слепленный в мастерской Гамильтона и Лайнуса. Я — подросток, оказавшийся в ловушке — в теле немощной, парализованной старухи. А ведь я даже пожить толком не успела. Что со мной будет, если ты вдруг просто устанешь от этой бесконечной возни?
Ричард поднимает Карен с кресла, берет ее на руки и сажает себе на колено. Они вместе смотрят на каньон, на реку под ними, на верхушки растущих по склонам пихт. Карен успокаивается.
— Все, — говорит она, — извини. Некрасиво это было. Отстой.
— Отстой? Карен, я тебя умоляю! Где ты этого набралась? Отстой — это тинейджерское словечко.
Он вдруг замолкает, вспомнив, сколько лет — нормальных, полноценных лет — прожила Карен. Он крепче прижимает ее к себе.
— Карен, когда я слышу твой голос — словно кто-то сыплет мне на сердце груду жемчуга. Вот так.