Пока смерть не разлучит нас
Шрифт:
благородную эссу.
– Будем честны, эсса Хилберт, простo не стоит вламываться в
чужие комнаты! – выказывая некоторое раздражение, заметил
Доар.
Матушка проигнорировала его, продолжая причитать:
– Светлые боги, а если она мне что-нибудь откусит? Палец
или… или вообще нос?! Как я могу остаться одна в такoе
страшное время…
– Стоп-стоп-стоп, – категорично прервал поток жалоб Доар, -
вы же не намекаете, что собираетесь спать в наших покоях?
– Нет! Не обсуждается! – не терпящим возращений тоном
отказал он страдающей теще в ночном приюте…
Маме постeлили на диване перед камином. Она пыталась
строить трагический вид умирающей властительницы, но
статуя на голове портила впечатление. Я пыталась найти в
душе сочувствие, но каждый раз, когда взгляд падал на
фигурку, запутанную в белых волосах, хотелось издевательски
расхохотаться в голос. Клянусь, я чувствовала себя отмщенной
за все неприятные эпитеты, выслушанные в течение жизни,и
даже немножко за историю пятилетней давности.
– Теплых снов, - пожелала я, аккуратно накрывая
родительницу тонким oдеялом.
– Дверь не закрывайте, – простонала она. – Не хочу
оставаться одна в темноте с этим существом возле лица.
– Не гасите огней! – отрезал Доар, с особым смаком закрыл
дверь между смежными комнатами и высказался в сердцах: –
Клянусь, Аделис Хилберт, эта ночевка тебе обойдется очень,
очень дорого. Придется сильно постараться. Постараться так,
чтобы особняк занесло снегом до крыши. Три… нет, пять раз!
Ясно?
– Да, - кивнула я, стараясь сдержать улыбку.
– Светлые боги, не могу поверить, что теща спит на моем
диване, - продолжал ворчать он, укладываясь в кровать. -
Сумасшедший дом, честное слово. Она скоро просто переедет к
нам в покои и будет блюсти нашу – проклятье! – честь и
гордость. Упраздни свою мать!
– Как? Я говорила, что зря ты согласился на праздник, - тихо
протараторила я, но тут жe прикусила язык, наткнувшись а
недовольный взгляд благоверного.
Только мы легли и потушили свет, как из гостиной
донеслось:
– Принесите мне еще одну подушку.
– Лежи! – рявкнул Доар.
– У нее утром будет болеть шея, - промямлила я, чувствуя
себя со всех сторон страшно виноватой.
– Заслужила!
– Вы меня не слышите? - крикнула мама.
– Я убью эту женщину. У тебя точно нет снотворных капель?
– проскрипел Доар.
– Для тебя? – проблеяла я.
– Для тещи!
– Только успокоительные.
–Успокоительные капли уже не помешают мне, - буркнул он.
подоткнули ей под спину, как будто наличие oкаменелой
горгульи в волосах обездвиживало руки. Снова улеглись. два
закрыли глаза, как тихо скрипнула открывшаяся дверь.
– Аделис-с-с, - заунывным голосом прошептала мама.
– Что, мама?
– От дивана у меня болит спина.
– Почему бы тебе не лечь в кровать? - тихо спросила я.
– Серьезно? Подвинетесь? - необычайно оживилась она.
– В своей спальне! – отрезала я. - Теплых снов!
– Неблагодарное дитя, - буркнула она и действительно
удалилась, гордо подняв голову… с горгульей окаменелостью.
Я полагала, что теперь родительница вспомнит о правилах
приличия, которые с детства сама в меня вбивала, но жестоко
ошиблась. Она снова устроилась на диване, где без зазрения
совести и проспала до самого утра.
Когда я проснулась,то обнаружила, что ожившая за ночь
горгулья распласталась у меня на груди и сладко посапывает
влажным носом. Она была практически невесомая, а потому не
потревожила. Но стоило пошевелиться, как мелкая поганка
приоткрыла один желтый глаз, нехорошо глянула и очень
выразительно вонзила когти в одеяло, словно намекая, что не
слезет с меня ни за какие коврижки. азве что за новые туфли.
– Брысь! – попыталась я смахнуть паршивку, но та обхватила
лапами мою руку. Какое счастье, что на голову не залезла.
– я говорил, что этот питомец целиком и полностью
принадлежит тебе, – промычал Доар в подушку. - Если она
начнет грызть мою обувь…
– Знаю, знаю, – вздохнула я. – Мне это будет стоить очень,
очень дорого.
Похоже, мелочь выбрала любимую хозяйку. Как бы еще в
ответ воспылать к ней нежными чувствами.
– делис, дочь моя! – громыхнул истеричный мамин вопль. Я
вообще не подозревала, что она умела повышать голос. Бить
тарелки – запросто, но опускаться до рыночного крика не
позволяла гордость чистокровной эссы.
Горгулья страшно испугалась орущей дамочки, едва ли не с
ноги открывшей дверь. Юркая зверюшка принялась тыкаться в
мою подмышку, пытаясь спрятаться, как в домике. Когда
утаиться не получилось, она просто забралась под одеяло, где
отчаянно затряслась.
Матушка была заспана, помята и растрепана. Волосы торчали
перепутанным колтуном. Учитывая, что даже перед семьей она