Пока смерть не соединит нас
Шрифт:
– Это по поводу того, что ты сказал мне сегодня утром, – тихим голосом произнесла она.
– Полагаю, мы могли бы поговорить об этом в другой раз, – произнес Венсан. – Я же сказал, что я не один.
Мириам слегка подалась в сторону и бросила взгляд поверх его плеча.
Жестокий удар в самое сердце: на диване со стаканом в руке сидела молодая белокурая женщина.
Ее уже заменили, уже забыли.
– Ты же видишь, – промолвил Венсан, – что я не один. Так что заезжай в другой раз…
– В другой раз? – прошептала
– В другой день, – уточнил он.
Но она уже не реагировала, впав в болезненный ступор.
Сраженная наповал.
– Во всяком случае, мне казалось, что сегодня утром я ясно все сказал, – проговорил Лапаз. – Разве нет?
– Я… Венсан, я…
Она уже не могла сдержать слез, и проводник на миг закрыл глаза. Он ненавидел такие сцены.
– Прекрати, Мириам, – произнес он, прикрывая дверь у себя за спиной. – Прекрати, пожалуйста…
– Я не могу! – простонала она. – Я…
Ей бы не удалось ему соврать. Все ее благоразумные решения рассеялись как дым. Но истина такова, что признать ее еще труднее.
– Венсан, я…
– Что? Ты в меня влюбилась? – догадался он. – Но мы даже толком незнакомы! Что за ерунду ты городишь?
Она продолжала плакать, он терял терпение:
– Мириам, прекрати, прошу тебя… В конце концов, это просто смешно.
– Я знаю, что мы едва знакомы, – сумела выговорить она. – Но я ничего не могу поделать, я все время думаю о тебе…
– Ты уже не девочка, так что давай веди себя как взрослая женщина! А судя по твоей реакции, тебе лучше вообще сюда не возвращаться.
Каждое слово разило словно острый кинжал, погружавшийся в ее нежную, но утратившую жизнь плоть.
– Нам лучше больше не видеться, – подвел итог Венсан.
Финальная эстакада [3] .
Мириам медленно шагнула назад; ее шатало.
Венсан, не пошевелившись, смотрел, как она уходит.
Она села в машину, но, чтобы тронуться с места, ей пришлось несколько раз включать зажигание.
3
Эстакада – последний удар, который тореадор наносит быку.
Наконец она исчезла за поворотом дороги, и он вернулся в дом.
– Что это было? – тревожно спросила Серван.
– Ничего.
Глава 7
– Еще!
Бертиль открыла бутылку «Гленфиддика».
Хозяйка бистро выглядела лет на шестьдесят, кругленькая, обходительная, настоящая ласковая мамаша. Однако в этот вечер она была очень встревожена; уже давно она не видела, чтобы Лапаз, словно магнит, прилип к стойке ее бара… Наполнив его стакан, она бросила туда три кусочка льда.
В первый июньский день солнце на небе стремительно клонилось к закату. Венсан закурил и одним махом опрокинул
– Еще, – пробормотал он.
Бертиль вздохнула:
– Что с тобой случилось, звезда моя?
– Не твое дело! Налей мне еще…
– Да ты и так уже пьян в стельку!
– И что? Налей-ка мне лучше еще стаканчик…
Она безропотно подчинилась. Нет смысла добавлять лед, он не успевал растворяться. Новый стакан Венсан выпил не так быстро. Он не был пьян; чтобы потерять человеческий облик, ему требовалось гораздо больше.
Забыть.
Этот день мог бы стать отличным. Ничего особенного, просто отличный день.
Спокойное, одинокое утро. Подъем в семь часов, завтрак на террасе с первыми лучами ослепительного солнца.
А потом все рухнуло.
Он разжал левый кулак и с тоской взглянул на измятый клочок бумаги, где он написал свой номер телефона. Оторванный наспех угол бумажной скатерти.
Запятнанный кровью.
Позвони мне, когда захочешь.
Он сделал знак Бертиль; та уже не пыталась отговорить его пить.
– Оставь мне бутылку, – излишне отчетливо попросил он.
Она заткнула пробкой бутылку виски двенадцатилетней выдержки и поставила ее на барную стойку. Венсан не отрывал взгляда от клочка бумаги. От чертова клочка бумаги.
Клочка, который Мишель швырнула ему в лицо.
– Он валялся рядом с ней, когда я обнаружила ее… Полагаю, это ты написал?
Лицо, обезумевшее от горя, слова, ранящие сильнее любого оружия.
Слова, которые он так хорошо умел использовать, чтобы завлекать свои жертвы, а потом добивать их.
Нет, он не убийца, как назвала его Мишель. Назвала громко, на крике:
– Ты мерзавец! Эгоист… Убийца!
Нет, он не убивал Мириам. Не держал лезвие, перерезавшее вены на ее тонких запястьях.
Две ночи не значат ничего. Совершенно ничего.
Она не могла покинуть этот мир из-за такой безделицы. Невозможно.
Мишель вряд ли когда-нибудь забудет ее безжизненное тело, распростершееся на кровати, скованное, как ей показалось, глубоким сном. В то время как это был вечный сон. Давай, малышка, ты уже опоздала.
Слишком поздно. Свет погашен, говорить больше не о чем.
Конец представления.
– Ей было всего двадцать, и она умерла из-за тебя. Никогда не забывай об этом!..
Когда Мишель добралась до Анколи, чтобы выплеснуть свою ярость, там находился Пьер. Его взгляд стал суров как никогда; друг, превратившийся в судью. Генеральный прокурор, зачитывающий приговор. Неумолимый.
– Ей было всего двадцать, и она умерла из-за тебя. Никогда не забывай об этом!..