Пока смерть не заберет меня
Шрифт:
А может, оно и к лучшему? Что стало бы с кланом Хэтери, если бы она вдруг оказалось в моей власти? Вот вопрос. Не исключено, что мне пришлось бы принять управление ее шайкой на себя. Перспектива же получить вкупе со стервозной красоткой еще сотню-другую вампов, каждый из которых требовал внимания и заботы (хе-хе), мне не улыбалась…
(Замечу в скобках, что буквально через несколько дней я снова вспомнил об упущенной возможности, и — о! как горько я пожалел о собственной недальновидности! Все могло бы быть по-другому. Но всему свое время…)
Я все лежал неподвижно на диване, лицом в подушку, и вскоре оправился настолько, что почувствовал себя в состоянии задуматься о будущем. Ведь Хэтери первая, но не последняя, кто явился предъявить права на мою душу и тело. Претенденты еще отыщутся. И как следует поступить
Впрочем, какой вариант ни выбери, легкой жизни ждать не приходится. Если останусь в городе, меня так и будут трепать хозяева кланов. Вряд ли кого-то смутит проигрыш Хэтери, хоть она и считается одной из сильнейших — подумаешь, и на старуху бывает проруха. Может, у нее голова болела, и только поэтому она проиграла мальчишке, который и в клане-то пробыл без году неделя.
…Усмехаясь — без всякого, впрочем, веселья, — я поднял голову от подушки, выпрямился и сел. Чувствовал я себя уже в общем неплохо, только голова еще немного кружилась. Уловив чутким ухом движение, в комнату впорхнула Аврора. В глазах — ожидание и готовность служить. Во мне так и всколыхнулся гнев. Ну что ты так на меня смотришь, Аврора? Я не Алан, и не собираюсь разделять и властвовать.
— Тебе лучше? — защебетала Аврора. — Милый мой, родной, я так испугалась! — и она бросилась меня обнимать, а я даже не отстранил ее, пораженный, как громом, вырвавшимся у нее словом «родной» — было в нем что-то очень трогательное, буквально до слез. Никто и никогда так не называл меня, да и родных людей-то у меня почти не было… Крепко-крепко прижал я ее к себе и уткнулся лицом в ее теплую макушку. Аврора удивленно пискнула: "Ты чего это?", но я не отвечал, чувствуя: стоит мне заговорить, и неудержимо польются слезы, поскольку истерика была уже на подходе. Вспоминается мне, что это была очень трогательная сцена, в духе чувствительных викторианских романов… В тот момент Аврора представилась мне единственным спасением от всех бед — той соломинкой, за которую хватается несчастный пловец, которого разыгравшаяся буря грозит унести в море… Именно она, а не Кристиан, не Агни и даже не Мэвис — никто из них не мог удержать меня. Только Аврора могла. И я понял, что до конца жизни никуда от нее не денусь.
Агни маялась. Весьма благородно было сказать Илэру: "Мне ничего от тебя не нужно; будь с Авророй, если хочешь". Но благородный порыв, который Илэр принял как нечто само собой разумеющееся, прошел, а жить как-то надо было. Жить, зная, что счастливица Аврора в эту самую минуту крутится себе вокруг Илэра, может быть, держит его за руку, а может быть, даже целует его… Говоря короче, Агни ревновала. Раньше она и не предполагала, что ревность — такой страшный зверь. Раньше с этим зверем ей сталкиваться просто не приходилось. Даже Рона, своего мужа, она никогда не ревновала, как ни странно. Ей и в голову это не приходило. Само собой подразумевалось, что он — ее мужчина, ее муж. То есть принадлежит ей так же, как она принадлежит ему. Он все время был под рукой, как нужная в хозяйстве вещь. И даже когда Агни узнала об его изменах, она не почувствовала ревности, только злость и гадливость.
Другое дело — Илэр. С ним Агни встречала довольно часто, почти ежедневно; они гуляли, разговаривали, любили друг друга. Но всего этого было мало, недостаточно. Они не принадлежали друг другу, они даже не были вместе, а Агни хотелось, чтобы были. Все время хотелось его касаться, — так хочется взять в руки и потрогать изящную старинную куклу; да он, временами замирая в задумчивости, и казался искусно выполненной фарфоровой куклой. Агни смотрела в его бледное, тонко обрисованное, словно акварельное, лицо, и сердце ее так и заходилось; хотелось схватить его, обнять и никогда
Агни знала, что нужно сделать, чтобы перейти эту призрачную границу и оказаться по ту сторону. И Илэр знал, но делал вид, будто не знает и вообще ничего не замечает. Агни же была более чем уверена, что если сказать ему: "Сделай меня такой же, как ты!", Илэр сначала ответит категорическим отказом, но если продолжать настаивать, то, быть может, он и согласится. Ведь согласился же он брать у нее кровь! Каждое утро, просыпаясь, Агни думала: "Попрошу его сегодня", — но, при встрече, заглядывая ему в глаза, откладывала этот разговор. Потому что знала она и другое: если Илэр и согласится, то никогда не простит себе этого, и всю жизнь будет мучить себя упреками. А добавлять к его бесконечным переживаниям и самокопаниям еще и чувство вины Агни не хотела. Но и биться ежедневно о тончайшую, но нерушимую прозрачную стену было слишком больно. Агни не знала, что ей делать.
Весна выдалась затяжная, тепло никак не желало приходить. Мокрый снег перемежался с холодным дождем, было сыро и ветрено. Илэр как будто не замечал холода и сырости (а может, и действительно не замечал), в любую погоду ходил в пальто нараспашку и с непокрытой головой; а вот Агни отчаянно мерзла. Илэр жалел ее, и вместо того чтобы гулять по неприютным улицам, они шли к нему или к ней домой; реже — в кафе. Бывать у Илэра дома Агни не очень нравилось — она всей шкурой ощущала присутствие Авроры, даже если та не показывалась на глаза (маленькая вампирша умела, когда велел хозяин, быть тактичной и немедленно исчезала при появлении гостьи). Не то чтобы Агни имела что-то против Авроры лично. Нет. Напротив, эта маленькая нахалка с быстрыми глазами-рыбками была ей даже в чем-то симпатична… если отвлечься от ее интимной связи с Илэром. Может быть, Агни даже попробовала бы с ней сблизиться, если бы Аврора вела себя капельку подружелюбнее. Но, симпатии симпатиями, однако мысли о присутствии где-то за стенкой Авроры приходили обычно в самый неподходящий момент. И тогда Агни начинало казаться, что она занимается сексом прямо на глазах у соперницы (или нет… Аврора, строго говоря, не была ей соперницей. Совладелицей она была, вот кем). В общем, это страшно действовало на нервы, и ни о каком удовольствии и речи быть не могло. Агни попыталась объяснить это Илэру. Сначала он посмотрел на нее как-то странно, словно не понимая, в чем заключается проблема, потом его лицо вдруг передернулось, дрогнуло что-то в глазах, и он отвел взгляд. Агни даже удивилась его внезапному смущению: чего-чего, а стеснительности за Илэром она не замечала. Но оказалось, стеснительность тут ни при чем.
— Извини, я об этом не подумал, — проговорил Илэр, быстро справившись с собой и снова повернувшись к Агни. И добавил, мрачновато усмехнувшись: — Для меня до сих пор в новинку, что мы можем быть только вдвоем.
И, видя, что Агни не очень-то понимает его, рассказал спокойно и почти равнодушно, как Алан стремился привлечь к своим постельным забавам как можно большее количество народу, мужчин и женщин, без разницы.
— Обычно, правда, нас было трое: Алан, какая-нибудь женщина, и я, — заключил он.
Дикая мысль мелькнула у Агни, и дикий вопрос едва не сорвался с языка. К счастью, она успела захлопнуть рот — и промолчала. Правда, приток крови к лицу контролировать она не могла, и покраснела отчаянно. Илэр очень внимательно посмотрел на нее и сказал тихо, но твердо и отчетливо:
— С мужчинами я не сплю.
— Я вовсе не… — запротестовала было она, но он оборвал:
— Именно это ты и подумала. Брось, не красней. Многие считают меня любовником Алана. Но это не так.
— Я знаю, — поспешно заверила его Агни. Почему-то ей показалось, что для Илэра это важно.