Покинутый
Шрифт:
Я улыбнулся.
— Много лет назад я познакомился с человеком по имени Резчик, мастером пыток и виртуозом по части боли, который по многу дней подряд терзал свои жертвы одним только…
Я щелкнул механизмом, и спрятанный клинок грозно сверкнул в мерцавшем свете факелов.
Он посмотрел на клинок.
— Ты обещаешь легкую смерть, если скажу.
— Даю слово.
Он сказал, и я сдержал слово. Когда с ним было покончено, я вышел в коридор и, не обращая внимания на требовательный взгляд Коннора, забрал второго пленника. Я привязал его к стулу, и глаза его впились в труп.
— Твой приятель не захотел сказать
Глаза у него распахнулись, он судорожно сглотнул:
— Понимаете, неважно, что вам нужно, я все равно не скажу — я ведь просто не знаю. Может быть, командир…
— О, так от тебя ничего не зависит, — весело сказал я и щелкнул клинком.
— Подождите, — взмолился он, когда я пошел ему за спину. — Я кое-что знаю…
Я остановился.
— Ну?
Он сказал, и когда он умолк, я поблагодарил его и чиркнул ему клинком по горлу.
Он умер, и я понял, что внутри у меня сейчас даже не праведный огонь человека, который творит зло во имя высшего добра, а просто чувство какой-то истасканной неизбежности.
Много лет назад отец учил меня состраданию и милосердию. Теперь я убиваю пленных, точно они скот. Вот до чего я докатился.
— Что там происходит? — с подозрением спросил Коннор, когда я вышел в коридор за последним пленным.
— Это главный. Веди его.
Через несколько секунд дверь в комнату для допросов гулко затворилась за нами, и какое-то время было только слышно, как капает кровь. Увидев тела, валявшиеся в углу камеры, командир стал сопротивляться, но я положил ему на плечо руку и заставил его сесть на стул, уже скользкий от крови; я привязал его к стулу, щелкнул пальцами и взвел спрятанный клинок. Лезвие тихо вжикнуло.
Офицер уставился на него, потом на меня. На лице он пытался изобразить храбрость, но губы тряслись, и скрыть этого он не мог.
— Что планируют англичане? — спросил я.
На меня смотрел Коннор. На меня смотрел пленный. Поскольку пленный промолчал, я чуть приподнял клинок, чтобы он блеснул в свете факелов. Он снова уставился на клинок и на этом сломался…
— Ост… оставить Филадельфию. Она больше не нужна. Ключ — Нью-Йорк. Они увеличат численность вдвое и отбросят мятежников.
— Когда они выступят? — спросил я.
— Через два дня.
— Восемнадцатого, — сказал Коннор. — Надо предупредить Вашингтона.
— Видишь, — сказал я пленному, — это совсем не трудно, верно?
— Я вам всё сказал. Отпустите меня, — умолял он. Но я был не в настроении миловать.
Я зашел ему за спину и на глазах у Коннора перерезал пленному горло. А сыну, у которого в глазах мелькнул ужас, пояснил:
— Эти двое сказали то же. Значит, правда.
Коннор смотрел на меня с омерзением.
— Ты убил его… убил их всех. Зачем?
— Они бы предупредили лоялистов, — просто ответил я.
— Можно было держать их в плену, пока всё не кончится.
— Здесь неподалеку залив Уоллэбаут, — сказал я, — где пришвартован «Джерси», корабль флота его величества, плавучая тюрьма, вонючий корабль, на котором патриоты-военнопленные мрут тысячами, и хоронят их в мелких могилках на берегу или просто швыряют за борт. Так относятся к пленным англичане.
Он знал это и согласился:
— Поэтому и надо избавиться от их тирании.
— Ах, да, тирания. Не забывай, что ваш лидер
— Джордж не такой, — сказал он, но да, теперь в его голосе появилось сомнение.
— Скоро ты увидишь его истинное лицо, Коннор. Он покажет себя, и вот когда это случится, тогда ты и скажешь — как ты его оцениваешь.
Глава 45
17 июня 1778 года
Я много слышал о Вэлли-Фордж, но никогда не видел, и сегодня утром я отправился именно туда. Положение явно улучшилось, стало несомненно надежнее. Снег сошел, солнце выглянуло. По дороге нам попался отряд, в котором шагал какой-то военный с прусским акцентом, и если я не ошибся, это был барон Фридрих фон Штойбен, начальник штаба в армии Вашингтона, сыгравший свою роль в наведении порядка в армии. И действительно, порядок был установлен. Там, где раньше солдатам недоставало боевого духа и дисциплины, они страдали от болезней и недоедания, теперь был лагерь со здоровым, сытым войском, которое двигалось по лагерю под веселое бряцание оружия и фляжек, бодро и целеустремленно. Тут же были и обозники, подносившие корзины с припасами и выстиранным бельем, или кипятившие на кострах котелки и чайники. Даже собаки, гонявшиеся и игравшие на лагерных задворках, казалось, занимаются этим с удвоенной энергией и силой. Именно здесь, понял я, могла бы зародиться независимость с ее духом товарищества и стойкости.
И все-таки мне не давала покоя мысль, что настроение в лагере улучшилось большей частью из-за усилий ассассинов и тамплиеров. Мы обеспечили поставки продовольствия и предотвратили дальнейшие кражи, и мне говорили, что Коннор принимал участие в обеспечении безопасности фон Штойбена. А что же сделал их доблестный лидер Вашингтон, кроме как привел их в полное расстройство?
И даже после этого они верили в него. Это была еще одна причина, почему его лживость должна быть разоблачена.
— Надо было рассказать то, что мы знаем, Ли, а не Вашингтону… — говорил я раздраженно, пока мы шли.
— Думаешь, я его друг, — сказал Коннор. Он был без капюшона, и его черные волосы блестели на солнце. Здесь, вдали от города, как-то заметнее чувствовалось, что он свой для этой земли. — Но мой враг — идея, а не страна [26] . Нельзя делать людей рабами — ни британской короны, ни креста тамплиеров. Надеюсь, когда-нибудь это поймут и лоялисты, они тоже жертвы.
Я покачал головой.
— Ты против тирании. Несправедливости. Но это симптомы, сын. Их истинная причина — человеческая слабость. Почему, по-твоему, я все пытаюсь показать, что ты неправ?
26
В оригинале: But my enemy is a notion, not a nation.