Поклонись роднику
Шрифт:
— Ну, это — другой вопрос. Нашла время поучать!
— Обожди, вспомянешь меня: родительское слово зря не молвится…
Хоть и храбрился Пашка, а беспокойство испытывал: что ни говори, лося повалить — не зайчишку сунуть в рюкзак. Спал плохо, каждый звук на улице настораживал; мать тоже ворочалась на печке, вздыхала. Утро не принесло никаких неожиданностей, и весь день прошел благополучно. Пашка успокоился, но на следующий день, увидав в окно приближающихся к крыльцу участкового милиционера Ивана Ивановича Карпова и зануду
Метнулся было на мост, да было поздно, уже слышались тяжелые шаги по лестнице, и на пороге появился осанистый, толстоносый Иван Иванович. Он размашисто положил на стол планшетку, сел на взвизгнувший под ним старый стул. Мишаткин устроился у другого конца стола, начал неторопливо протирать запотевшие с мороза очки.
— Ну что, Колесов, против закона действуешь? — сказал участковый, поигрывая толстыми пальцами по столу.
— Чего? — Пашка нагло уставился карими немигающими глазами на участкового.
— Ты простачком не прикидывайся, сейчас скажешь, лося не убивал и знать ничего не знаю.
— Не убивал, — стараясь справиться с волнением, ответил Пашка. Трудно было водить за усы поседевшего на службе участкового, отлично знавшего своих односельчан.
— Думаешь, все шито-крыто, а кто позавчера шастал не единова на Катениху? Люди всё видят. Целую лыжню наторил, след-то твоих лыж, — заметил Мишаткин. Сморщив гармошкой лоб и склонив голову набок, он испытующе смотрел на Пашку поверх очков. Въедливый мужик. Что бы ни стряслось — он тут как тут. В совхозе он заведует складом нефтепродуктов и газоскладом, учетлив в своих делах и точен, как немец. Скажем, надо тебе сдать порожний баллон и получить полный, можешь это сделать только с двух до четырех часов дня. Мишаткин будет рядом, на полигоне мастерских, а ни за что не отпустит баллон газа в неурочное время.
Мать Пашки старалась в разговор не встревать, в испуге стояла около кухонной переборки, опасливо поглядывая на незваных гостей.
— Показывай, где лосятина, — коротко сказал Карпов.
— Какая лосятина? — продолжал запираться Пашка, но заметно ерзал на лавке.
— Хорошо, сами найдем.
Карпов и Мишаткин вышли за дверь.
— Господи! Не я ли была права! — зашептала мать, прикладывая к груди ладони. — Еще Мишаткина принесла нелегкая, этот в ложке утопит. Поди глянь, чего они там делают.
Три бачка с лосятиной нашли на повети. Вернувшись в избу, участковый достал из планшетки протокол, принялся писать.
— Послушай, Иван Иванович, ну, не было у меня лицензии, в конце концов, я — охотник, лесник. Сдам я это мясо хотя бы в столовую.
— Браконьер ты, Колесов, живешь по принципу: кто с ножом, тот и с мясом.
— Хуже того, этот, как его, мародер, — добавил Мишаткин. — Себе натяпал, сколько хотел, остальное бросил. Эх, Пашка, нету у тебя ни стыда, ни совести, доброго слова про тебя в селе
— Ты-то чего суешься во всякую щель?! — вспылил Пашка и подбежал к Мишаткину, потряс перед его лицом пятерней.
— А чтобы таким проходимцам, как ты, жилось не слишком вольготно, — спокойно разминая пальцами сигаретку, ответил Мишаткин.
— Кто тебя звал ко мне в дом? Возьму за воротник да вышвырну! — горячился Пашка.
— Тихо, парень, шибко-то не мечись! Теперь по закону ответишь, суд разберется.
— Какой суд? Да вы что?
— Иван Иванович, батюшка, да неужели суд? Что будет-то? — жалостливо сморщилась и заплакала мать.
— По крайней мере, пятьсот рублей штрафа обеспечено.
— Пятьсо-от! — удивленно протянула она. — Да где возьмешь такие деньги?
И Пашка сразу осекся, сел к столу, без звука подписал поданный Карповым протокол…
Присудили Пашке Колесову денежный штраф с конфискацией ружья, что для него было самой большой утратой. Более того, частное определение, вынесенное в адрес лесхоза, оказалось принятым к сведению, и вскоре пришлось уйти из лесников. Одним словом, Пашка основательно сел на мель. Несколько дней демонстративно толкался в центре села около магазина, но, как говорится, без денег — худенек, редко удавалось поживиться за чужой счет.
Вынужден был пойти к директору совхоза. Дверь в кабинет открыл нарочито небрежно, стараясь придать своему поведению этакую независимость.
— Привет, Васильевич!
— Привет, Паша! — в тон ему ответил Логинов. — Что нового скажешь?
— Про мое новое ты слыхал. Надо устраиваться куда-то. Может быть, схлопочешь какую работенку?
— У нас не работенка, а работа, а ты все метишь провернуться шаляй-валяй. У тебя ведь нет никакой специальности: на трактор тебя не посадишь, плотничать тоже не умеешь, разве что на ферму могу принять.
— Нет уж, извини, только и не хватало, чтобы я взялся за бабье дело.
— Тогда — пастухом. Как раз скоро сезон наступает.
— Насмехаешься? — Пашка зло сузил глаза и сдвинул на затылок шапку, из-под которой всегда пружинисто выплескивались черные волосы.
— Почему? Вполне серьезно.
— Ладно, на вашем совхозе не сошелся свет клином. Каюсь, что завел этот разговор. Не рано ли начал фасониться? Радовался бы каждому прибылому работнику.
— Я знаю, какой ты работник.
— Деятель! — хлопнув дверью, сквозь зубы процедил Пашка.
Ему казалось, что все односельчане находятся как бы в сговоре против него. Мимо прошла Тонька Морозова — даже не поздоровалась. Сумела выскочить замуж за какого-то приезжего, так теперь к ней не подступишься — будто век не знала его, Пашку Колесова. Больше в Макарове не заночуешь.
Вчера продавщица Марья Степановна, когда он надоел ей, околачиваясь около прилавка, попросту выгнала его из магазина. Раньше не посмела бы этого сделать.